Материалы процесса показывали, что кровожадное сообщество, расширяя свои границы, превратилось в «блок». «Блок» замышлял совершение убийств в чудовищных масштабах и якобы некоторые свои планы сумел осуществить. Он нес ответственность за провалившиеся террористические покушения на жизнь Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова и Ежова. В последнем случае речь шла об отравлении воздуха в ежовском кабинете парами растворенной в кислоте ртути. Главным убийцей, действующим в интересах «блока», был Ягода. Он сознался, что в 1931-1932 гг. создал из высокопоставленных сотрудников ОГПУ правую группу. Летом 1934 г. Енукидзе ему сообщил, что троцкистско-зиновьев-ская группа планирует убийство Кирова, что «блок» одобрил эту акцию и что он, Ягода, должен приказать Запорожцу никоим образом ей не препятствовать.
Ягода далее показал, что он заставил докторов Левина, Плетнева и Казакова укоротить жизнь высокопоставленных деятелей, названных «блоком», а именно Менжинского, Куйбышева, Горького и его сына — Максима Пешкова. По неясной причине Ягода отказался подтвердить в суде свои показания на предварительном следствии, в которых он брал на себя ответственность за убийство медицинскими средствами своего предшественника — Менжинского. Что произошло за кулисами трибунала, мы не знаем, но, когда через несколько часов Ягода вернулся в зал суда, он выглядел постаревшим на десяток лет и с готовностью подтвердил все свои показания на предварительном следствии. Ягода рассказал, что, желая отделаться от Горького, он завербовал его секретаря Крючкова. Последний пытался ухудшить состояние здоровья Горького, разжигая костры вдоль дороги, по которой писатель зимой 1935/36 г., находясь в Крыму, совершал длительные прогулки. Затем, в мае 1936 г., Крючков, по указанию Ягоды, убедил Горького вернуться из теплого Крыма в холодную Москву, где после посещения грипповавших внучек Горький слег с воспалением легких, был госпитализирован и стал жертвой убийства при помощи медицинских средств: доктора Левин и Плетнев прописали ему дигиталин. Но зачем «блоку» нужна была смерть Горького? Дело в том, как разъяснил Ягоде Енукидзе, Горький был последовательным сторонником сталинского руководства и поэтому был опасен.
Лидеров «блока» обвинили в том, что они, стремясь восстановить народ против советской власти и подготовить поражение СССР в войне, подталкивали своих сообщников на многочисленные акты диверсий и шпионажа или сами совершали их. Вредительство пронизало всю экономику. В подобного рода обвинениях нынешний процесс превзошел два предыдущих. Приведем лишь несколько примеров якобы совершенных вредительских акций. Утверждалось, например, что Гринько подрывал советский рубль и сознательно возбуждал недовольство населения, вынуждая вкладчиков терять массу времени в сберкассах и подвергаться бесконечным оскорблениям со стороны их работников. В сельском хозяйстве Чернов, занимавший в период коллективизации пост наркома торговли Украины, пытался, по указанию Рыкова, вызвать раздражение середняков, распространив на них репрессивные меры, применявшиеся к кулакам. Став наркомом земледелия, он сорвал подготовку семенного фонда, чинил препятствия правильному проведению севооборота, организовал заражение скота различными бактериями, а свиней — чумкой. К тому же Чернов, пытаясь ослабить Красную Армию, способствовал уничтожению 25 тыс. лошадей. Зеленский, будучи руководителем потребительской кооперации, подмешивал в сливочное масло гвозди и осколки стекла, а своими показаниями в суде он поверг в ужас москвичей, заполнивших зал заседаний, когда сознался в том, что подстроил уничтожение пятидесяти вагонов предназначенных для столицы яиц. Шарангович подорвал белорусское свиноводство, а также организовал убой 30 тыс. лошадей. Иванов на посту наркома лесной промышленности дезорганизовал лесосплав и разрушал целлюлозно-бумажные комбинаты.
Делая выводы из подобных признаний, Вышинский сказал-. «Теперь ясно, почему здесь и там у нас перебои, почему вдруг у нас при богатстве и изобилии продуктов нет того, нет другого, нет десятого. Именно потому, что виноваты в этом вот эти изменники>>.
На процессе особое внимание обращалось на еще один вид преступлений — на службу в царской полиции до 1917 г. Трое обвиняемых — Иванов, Зеленский и Зубарев — признали себя виновными в этом. Они заявили, что были завербованы царской охранкой в качестве секретных агентов для слежки за революционерами. Зубарев сознался, что был привлечен как осведомитель в 1908 г. местным полицейским инспектором Васильевым, который дважды заплатил ему за службу по тридцать рублей. (Эти «тридцать серебреников», прервал его Вышинский, «в два раза превышали то, что получил Иуда».) Показания Зубарева подтвердили и вызванный в суд Васильев, которому к тому времени исполнилось 68 лет. Он рассказал, что, арестовав молодого Зубарева, добился от него обещания работать на царскую полицию под псевдонимом Василий.
В заключительной речи Вышинский обрушил на обвиняемых — как на тех, что сидели на скамье подсудимых, так и на их сотоварищей по заговору и сообщников по более широкому «блоку» — поток брани. «Это зловонная куча человеческих отбросов». Теперь маски с них сорваны, сказал он. Их «звериный облик» обнажен. В частности Бухарина. Он «лицемерная, лживая натура». Сколько раз он прикасался к великому учителю с «лобзанием Иуды-предателя!». В конце речи Вышинский сказал: «Пройдет время. Могилы ненавистных изменников зарастут бурьяном и чертополохом. А мы, наш народ, будем по-прежнему шагать по очищенной от последней нечисти и мерзости прошлого дороге, во главе с нашим любимым вождем и учителем — великим Сталиным — вперед и вперед, к коммунизму!»
Перед тем как суд вынес приговоры, каждый обвиняемый получил право выступить с последним словом. Все они, за исключением одного, смирились со своей судьбой. Этим одним был Бухарин. В заключительной речи Вышинский предсказал, что в последнем слове Бухарин воспользуется возможностью для «цирковой акробатики». И он оказался прав.
Еще во время процесса, хотя он и вынужден был говорить, дабы удовлетворить своих обвинителей, в соответствии с заранее подготовленным сценарием, Бухарин вел непрерывную борьбу. Он признал себя ответственным за всю совокупность преступлений, совершенных «право-троцкистским» блоком», но затем заявил, что не участвовал в осуществлении каких-либо конкретных акций. Он утверждал, что находящиеся на скамье подсудимых «не группа в строго юридическом смысле этого слова». Он отверг обвинение в том, что ему было известно о его якобы имевших место контактах с нацистами; отбросил обвинение в заговоре организовать убийства Ленина, Сталина и Свердлова в 1918 г.; категорически отрицал всякую связь с иностранными разведслужбами, а также участие в убийствах Кирова, Куйбышева, Менжинского, Горького и его сына.
Во время заключительной речи Вышинского Бухарин, как отметили наблюдатели, делал лихорадочные записи в блокноте. Его последнее слово столь мало соответствовало пожеланиям Сталина, что на следующий день оно было опубликовано в печати с большими купюрами. Боевой дух Бухарина произвел большое впечатление на иностранцев, находившихся в зале суда. Представлявший британское посольство Фитцрой Маклин, описывая Бухарина в момент произнесения им последнего слова, отметил, что тот был «ослабевшим и непокорным». Признав в принципе справедливость предъявленных ему обвинений, Бухарин затем, указывал Маклин, «разбивал их вдребезги, а лишенный возможности вмешаться встревоженный Вышинский выглядел смущенным и притворно зевал»33.
Цель Бухарина состояла не в том, чтобы защитить себя. Он хотел осудить своего обвинителя. Бухарин уже давно осознал, что Сталин — головотяп, который ведет Советскую Россию к гибели ради удовлетворения его чудовищной жажды личной власти. Еще до ареста он в своих эзоповских статьях представлял Сталина как человека, превращающего советский коммунизм в некое подобие фашизма. То, что Бухарин задумал использовать свое последнее слово как обвинительный акт против Сталина, в значительной степени соответствует традициям русского революционного движения, когда судебные процессы становились контрпроцессами. Главный смысл такого маневра состоял в том, чтобы, представ перед судом, революционер поменялся бы местами с обвинителями и предал бы их суду общественного мнения и истории. Для достижения этого надо было произнести не оправдательную, а революционную речь, публично осудить своих обвинителей, разоблачить их мотивы, их политику и отстаиваемый ими общественный строй.
