В обсуждении выступления Кагановича принял участие Шкирятов, который поддержал сталинский план реорганизации системы контроля и заговорил о чистке. Как бы подразумевая, что и вотчина Кирова в 1933 г. нуждалась в контроле со стороны, без которого нельзя было успешно выкорчевывать врагов, он заявил: «Я, товарищи, чистил ленинградскую организацию. Это одна из лучших наших организаций; кроме того, я знаком с положением и в других организациях, где проводилась чистка». Тон выступления был зловещим, как и сам оратор.

.ОГО’Г;

Как быть с внешней политикой? ^ ^ <> ш иго - г

Незадолго до начала XVII съезда резко осложнилась обстановка на Дальнем Востоке: Япония оккупировала Маньчжурию, грозила вторжением на советскую территорию и захватом КВЖД. В интервью для прессы 25 декабря 1933 г. Сталин отметил, что Лига Наций (которая до сих пор считалась антисоветской организацией) могла бы способствовать делу сохранения мира³⁴. Примерно в это же время германскому посольству в Москве стало известно, что Франция проявила инициативу в постановке вопроса о возможном заключении пакта о взаимопомощи с СССР. В Берлин пошло сообщение об этой инициативе и о том, что ввиду напряженности на Дальнем Востоке Москва все более склоняется к согласию на предложение французов³⁵

На смену «послевоенной эре буржуазного пацифизма», заявил 29 декабря Литвинов членам ЦИК, приходит новая эра дипломатии, в которой вновь главную роль играют вопросы войны и мира. Все капиталистические страны он предложил разделить на агрессивные, нейтральные и страны, склонные к установлению договорных отношений. К первой категории он отнес Германию и Японию. Подтвердив миролюбие СССР заявлением, что «мы хотим иметь с Германией, как и с другими государствами, наилучшие отношения», Литвинов отметил признаки недружественного отношения Германии к СССР, например переиздание книги Гитлера «Майн кампф» «без купюр»³⁶. Он имел в виду опубликование главы 14, в которой речь шла о том, что Германия должна завоевать себе жизненное пространство в России, где большевистское руководство служит мировому еврейству.

Понятно, что выступление наркома иностранных дел не могло понравиться новому послу Германии, убежденному «восточнику» Рудольфу Иадолыюму. В первом же обширном докладе, отосланном в Берлин 9 января 1934 г., он утверждал, что Литвинов добивается сближения СССР с Францией и ее союзниками. Одной из причин такого стремления Литвинова, по мнению Надольного, было то, что Литвинов не кто иной, как «Макс Валлах из Белостока», т. е. еврей. Политику, однако, будут определять «другие влиятельные лица», большинство которых, по-видимому, «сожалеет об ухудшении отношений с Германией и хотело бы их наладить». Надольного заверили (кто именно его заверил, Надоль-ный не сообщает), что «никаких окончательных решений пока не было, лишь в крайнем случае СССР свяжет себя договором с противной стороной и что для нас [Германии] ничто еще не потеряно». Следовательно, нужны безотлагательные проявления дружелюбия, чтобы помешать проныре Максу Валлаху добиться сближения Советской России и Франции³⁷.

В отправленном на следующий день донесении Надольный сообщил, что Радек не упустил возможности высказаться в беседе с «одним из наших журналистов». Радек сказал, что немцам не следует придавать слишком большое значение выступлению Литвинова. Москва проводит «государственную политику», и «не случится ничего такого, что могло бы надолго помешать нам проводить общую политику с Германией». С ослаблением напряженности на Дальнем Востоке, полагал Радек, у Германии могут появиться новые возможности в Европе. Тем временем обе страны должны искать точки соприкосновения. Что касается наркома иностранных дел, «вы ведь знаете, кого представляет Литвинов». Над ним, объяснял Радек, человек твердый, волевой, осторожный и недоверчивый. В отношении Германии Сталин ни в чем не уверен. Не следует думать, что мы настолько глупы, чтобы застрять в спицах колеса мировой истории. Проводя государственную политику, мы должны принимать меры, чтобы не допустить пересмотра Версаля себе в ущерб — примерно таковы были рассуждения Раде-ка. Последнее обстоятельство Радек подчеркнул упоминанием о возне нацистов в Прибалтике. Прибалтийские государства, заявил Радек, созданные Антантой с целью обеспечить себе плацдарм против Советской России, стали теперь буфером между нею и Западом (т. е. уже не плацдармом). Все это привело Издольного к выводу, что «Литвинов зашел слишком далеко» и «нам следует немедленно воспользоваться этим обстоятельством»³⁸.

Сталин позволил Литвинову действовать таким образом, чтобы создавалось впечатление, что внешняя политика СССР теперь направлена на обеспечение коллективной безопасности в сотрудничестве с державами статус-кво (воздерживаясь при этом от открытых заявлений на этот счет). Одновременно устами Радека он сообщил немцам, что в действительности предполагает германосоветское сотрудничество, о котором Гитлер в мае прошлого года говорил с Хинчуком.

Сталин воспользовался возможностью сказать об этом хотя и осторожно, но публично, выступая 26 января на XVII съезде. Он повторил заявление Литвинова об окончании эпохи «буржуазного пацифизма», но воздержался от повторения литвиновского деления государств на три категории. Сталин заявил, что «дело явным образом идет к империалистической войне». Рассуждения Сталина о вероятности новой войны показали, что им овладела идея повторяемости истории, т. е. он считает, что, как ив 1914 г., империалистическая война приведет к новым революциям. «Более того, — сказал Сталин, — она наверняка развяжет революцию и поставит под вопрос само существование капитализма в ряде стран, как это имело место в ходе первой империалистической войны... И пусть не пеняют на нас господа буржуа, если они на другой день после такой войны не досчитаются некоторых близких им правительств, ныне благополучно царствующих “милостью божией”». Он даже намекнул, где именно возможны такие революции, предсказав, что война приведет к падению «буржуазно-помещичьих» правительств в ряде стран Европы и Азии. Среди правительств, которые, по мнению Москвы, отражали прежде всего интересы землевладельцев, были правительства Польши и государств Прибалтики.

Обращаясь к вопросам дипломатии, Сталин особо отметил недавний поворот к лучшему в отношениях СССР с Францией и Польшей. Однако, продолжал он, нельзя согласиться с некоторыми германскими политиками, которые утверждают, что с приходом фашистов к власти в Германии СССР стал поддерживать Версаль и ориентируется теперь на Францию и Польшу. Хотя СССР далеко не в восторге от установившегося в Германии режима, фашизм не имеет к этому никакого касательства — ведь фашизм в Италии не помешал СССР иметь с этой страной наилучшие отношения. Осложнение советско-германских отношений обусловлено переменами в политике Германии, тем фактом, что в противоборстве внешнеполитических тенденций в Германии над прежней линией, воплощенной в советско-германских соглашениях, возобладала линия новая, сходная с кайзеровской антироссийской линией, которую проводят такие деятели, как Альфред Розенберг. Что касается предположений о переориентации СССР, то он, как и прежде, ориентируется только на самого себя. «И если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идем на это дело без колебаний».

Тем самым Сталин недвусмысленно дал понять Гйтлеру, что, как только его правительство оставит Советскую Россию в покое и вернется к «прежней линии» германо-советского сотрудничества, Москва будет готова пойти ему навстречу. Сталин подтвердил, что согласен с утверждением Гитлера о существовании общих интересов СССР и Германии, и этот жест не остался без внимания. Надольный телеграфировал в Берлин о различиях позиций Сталина и Литвинова-. Сталин не упомянул об отношениях с Лигой Наций; в отличие от Литвинова он не поставил Германию рядом с Японией, не проявил тяготения к Польше и Франции и опять-таки в отличие от Литвинова говорил «спокойным тоном и только по существу». Надольный выразил мнение, что, пока франкофильские тенденции в Москве не набрали силу, необходимо соответствующее ответное заявление со стороны Германии³⁹ Гйтлер же ограничился тем, что, выступая 30 января в рейхстаге, лишь мягко пожурил г-на Сталина за высказанные им в «большой последней речи» безосновательные опасения насчет активизации враждебных СССР сил в Германии⁴⁰.