Сталину явно хотелось, чтобы он остался единственным выразителем точки зрения съезда на вопросы внешней политики. Литвинов присутствовал на съезде как делегат с решающим голосом, но слова не взял. От Коминтерна выступил Дмитрий Мануильский, которому Сталин поручил ведать делами Коминтерна после отстранения от них Бухарина в 1929 г. Мануильский говорил много и долго, но по сути ничего не сказал — разве что оправдал бездействие в отношении немецких коммунистов перед приходом нацистов к власти, заявив что в то время революционная ситуация в Германии не сложилась. Другие ораторы затрагивали внешнеполитические вопросы лишь вскользь или вообще их не касались. Тем не менее съезд выразил свою позицию относительно внешнеполитической линии, и она не вполне совпадала со сталинской.

В своей оценке внешнеполитической ситуации Литвинов был отнюдь не одинок. С января 1933 г. прошел год, и не было заметно никаких признаков ни ослабления гитлеровского режима, ни смягчения его враждебности к СССР и коммунизму. Это тревожило многих влиятельных политических деятелей в СССР, которые видели необходимость объединения усилий с демократическими антифашистскими силами в европейских странах. Судя по выступлению Кирова в Ленинграде незадолго до съезда, он был одним из тех, кого ситуация в Германии отнюдь не утешала.

«Что такое фашизм? — спрашивает Киров в этой речи. — Это открытая, совершенно ничем не замаскированная террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических и наиболее империалистических элементов финансового капитала». Но финансовый капитал — это не самый главный вопрос. В гитлеровском движении Киров увидел повторение в Германии того, что испытала Россия до 1917 г., — разгул черносотенных банд националистов и крайне правых монархистов: «...германский фашизм с его погромной идеологией, с его антисемитизмом, с его рассуждениями о высших и низших расах по кругу своих идей весьма сродни организациям русской черной сотни партии Михаила Архангела, хорошо нам знакомой». Следует отметить, что Киров (женатый на еврейке) особо подчеркнул антисемитизм нацистов. Идеологию фашизма он назвал возвратом к Средневековью, говорил об уничтожении книг и о том, что международное коммунистическое движение нельзя остановить, пытаясь сжигать коммунистов «на кострах, как это делали во времена инквизиции». «Наиболее яркими и прямолинейными выразителями этой политики, — продолжал Киров, — являются два представителя воинствующего империализма, с одной стороны — Араки (японский военный министр), с другой стороны — Гитлер. Один мечтает дойти до Китая, а другой — «скромно» отхватить Украину вместе с Черноморьем и Прибалтикой»⁴ Г

Антифашистское выступление Кирова шло вразрез со сталинским зондированием возможностей налаживания отношений с Берлином — Киров говорил о борьбе с Гитлером, Сталин думал о сотрудничестве с ним. Более того, у того и у другого нашлись союзники. В своих предсъездовских выступлениях Молотов и Каганович, касаясь советско-германских отношений, придерживались сталинской линии. Напротив, Горький, который не был делегатом съезда, выступил на предсъездовской конференции Московской парторганизации с гневным осуждением фашистского обскурантизма и говорил в выражениях не менее сильных, чем Киров. На самом съезде антигитлеровские настроения выразил Рудзутак. Заканчивая свое выступление о партийно-государственном контроле, он принялся обличать нацистов. Рудзутак заявил, что нацисты похваляются, что им якобы удалось уничтожить марксизм, но пока они только орудуют топором и их успехи сводятся к обезглавливанию революционеров. В этом нет ничего нового — царская Россия знала не менее опытных заплечных дел мастеров, ее опричники зверствовали не меньше, но им не удалось помешать революции на шестой части планеты⁴².

Нельзя не отметить выступление Бухарина. Кроме восхвалений сталинского руководства, в нем содержалось предупреждение об опасности национал-социализма. Посвятив внешнеполитическим вопросам заключительную часть своей речи, Бухарин заявил, что в настоящее время существует два плацдарма для агрессии против СССР: фашистская Германия и императорская Япония. В подтверждение он цитировал целые абзацы из «Майн кампф», в которых говорилось, что историческая миссия Германии — сокрушить Россию; привел высказывание Альфреда Розенберга о том, что революция явилась триумфом «монголоидных сил» в российском национальном организме, а также процитировал некоего нацистского «поэта», сказавшего: «Когда я слышу слово “культура", я спускаю предохранитель своего браунинга». Бухарин не пожалел красок, чтобы описать нацистский культ крови и насилия и закончил утверждением, что Советскому Союзу не избежать столкновения с этой лишенной здравого смысла и злобной силой. «Вот кто стоит перед нами и вот с кем мы должны будем, товарищи, иметь дело во всех тех громаднейших исторических битвах, которые история возложила на наши плечи... Мы пойдем в бой за судьбы человечества. Для этого боя нужно сплочение, сплочение и еще раз сплочение».

Сталину столь красноречивый призыв Бухарина к историческим битвам не понравился. Это дал понять Киров, когда в своем выступлении после Бухарина сказал, что тот «пел как будто бы по нотам, а голос не тот». Однако он и сам пел отнюдь не в унисон со Сталиным, когда выступал в Ленинграде. Делегаты наградили Бухарина продолжительными аплодисментами — съезд был настроен явно антифашистски⁴³.

Тем временем развитие событий на международной арене делало тактику выжидания дружественных жестов со стороны Гитлера все более затруднительной для Сталина. Именно 2б января, когда Сталин выступил с отчетным докладом на съезде, Германия еще на шаг отдалилась от СССР, заключив пакт о ненападении с Польшей. Еще через несколько дней события во Франции обусловили необходимость нового поворота в политике СССР. В результате антиправительственной агитации французских фашистов и правых экстремистов б февраля в Париже прошла грандиозная манифестация, вылившаяся в ожесточенные уличные столкновения. Третья республика оказалась в кризисном состоянии. В этой ситуации французские коммунисты и их наставники в Москве отошли от линии, проводимой в Германии, где левый экстремизм коммунистов помог фашистам свергнуть демократический порядок. Французские коммунисты объединились с социалистами и совместно организовали ^февраля однодневную забастовку под антифашистскими лозунгами. Таким образом было положено начало дальнейшей коммунистической тактике демократического антифашистского Народного фронта⁴'¹.

Этот тактический поворот не означал, что Сталин склоняется к антифашистской позиции, подобной позиции Кирова; скорее это было следствием ориентации Сталина на войну в Европе как на средство добиться доминирующего положения СССР на Европейском континенте. Предпосылкой такого развития событий было наличие в Европе двух группировок держав, более или менее уравновешивающих одна другую, а подъем фашизма во Франции представлял смертельную угрозу такому равновесию. Франция являлась основой антигерманской группировки, и победа фашизма в этой стране означала бы крах стратегических планов Сталина в долгосрочной перспективе. В этих условиях его поддержка объединенного антифашистского фронта во Франции была таким же тактическим маневром, как прежний левый экстремизм в отношении Германии, сыгравший на руку гитлеровцам. Главная задача заключалась в том, чтобы воспрепятствовать сближению этих традиционных врагов, сохранить их противостояние.

Даже начиная склоняться к новой политике коллективной безопасности и Народного фронта, Сталин продолжал проявлять готовность к сотрудничеству с Гитлером. В начале 1934 г. Ворошилов ностальгически вспоминал о былом сотрудничестве Красной Армии и рейхсвера и настоятельно просил посла Надольного убедить Берлин умерить антисоветизм германского руководства. Ворошилов утверждал, что нескольких миролюбивых и успокоительных слов Гйтлера было бы достаточно, чтобы показать Кремлю, что «Майн кампф» более не является его программным политическим заявлением»⁴⁵.