В глазах простого народа, который не мог знать, что принятые в последнее время партийные решения были по сути решениями Сталина, сложившееся положение дискредитировало всю партию. «Большевизм теряет популярность, — писал в дневнике Мате Залка, эмигрировавший в СССР молодой венгерский коммунист. — Газеты фальшивы, все сваливают на заграницу... Ложь “Правды", это страшно. Наш рубль стоит 1 коп. Это не кризис, хуже. Мы боимся говорить правду»¹3. Сознание того, что народу неизвестна личная роль Сталина в принятии ведущих к катастрофе решений, не давало покоя некоторым высокопоставленным руководителям, — когда как партийцы среднего звена с горечью недоумевали: почему же Сталин молчит?

С точки зрения кризисного положения 1932 и 1921 гг. вполне сопоставимы. Те, кто в той или иной мере обладали политическим сознанием, ожидали, что Сталин, как некогда Ленин, выступит с откровенной оценкой сложившегося положения и укажет новый курс — путь к его исправлению. Все ожидания, однако, были напрасны, и едва ли можно удивляться, что у некоторых политических деятелей сложилось убеждение в необходимости отстранения Сталина от руководства для блага всей страны.

Одну из образовавшихся антисталинских групп возглавляли А.П. Смирнов, В.Н. Толмачев и Н.Б. Эйсмонт, члены партии, соответственно, с 1896, 1904 и 1907 гг. Смирнов, главная фигура в группе, был секретарем ЦК и наркомом земледелия РСФСР (с 1928 по 1930 г.). Январский (1933) пленум ЦК одобрил решение ЦКК о выведении Смирнова из состава ЦК и исключении из партии Толмачева и Эйсмонта за создание «подпольной фракционной группы» с целью изменения политики в области индустриализации и коллективизации. Спустя многие годы после смерти Сталина выяснилось, что все трое выступали за его смещение и пострадали именно за это. При обсуждении этого вопроса на заседании ЦК Сталин заявил: «Ведь это враги только могут говорить, что уберите Сталина и ничего не будет»¹⁴.

Двадцать первого августа 1932 г. и бывший московский районный партсекре-тарь Рютин, и около 10 его единомышленников собрались в загородной квартире одного из участников встречи, чтобы обсудить и отредактировать обращение «Ко всем членам ВКП(б)», несколько копий которого ходило по рукам.

Обращение, состоящее приблизительно из семи страниц, — страстный обвинительный акт. В нем Рютин обвинял Сталина в отходе от ленинизма, установлении личной диктатуры и проведении политики, поставившей страну на грань катастрофы. Сталин обвинялся Рютиным в безрассудных темпах индустриализации, дезорганизующих экономику, ведущих к обнищанию народа и подрывающих его веру в социализм, в ужасающем положении в деревне из-за коллективизации, обернувшейся массовым террором, главным образом против середняков и бедняков. Поголовье скота составляло едва ли более 30% поголовья в 1927 г., миллионы крестьян стали бродягами, ищущими пристанища в перенаселенных городах. Вырисовывалась перспектива голода в 1933 г., истинный ленинизм становился запрещенным учением, живую большевистскую мысль душили, на народ надели намордники — никто не мог и рта открыть, печать стала чудовищной фабрикой лжи. Сталин и его окружение, далее писал Рютин, узурпировали права партии и продвигали проныр и угодливых карьеристов, всегда готовых изменить взгляды по указке свыше. Самый умный и ловкий провокатор не мог бы сделать большего дня дискредитации ленинизма и социалистического строительства. Опасения Ленина полностью оправдались — сталинское руководство губительно для дела коммунизма, и с ним необходимо покончить как можно скорее.

Один из участников августовского собрания оказался доносчиком — 30 сентября нагрянули чекисты, обыскали квартиру и обнаружили оригиналы этих двух документов. Рютин и другие члены группы были арестованы. Спустя две недели решением Президиума ЦКК еще 20 человек были исключены из партии как члены «контрреволюционной группы Рютина». Среди исключенных были Зиновьев и Каменев, тайно хранившие по экземпляру текста обращения, а также философ и историк В. Тер-Ваганян, П. Петровский (сын председателя ЦИК Украины), давний грузинский товарищ Сталина по партии Сергей Кавта-радзе, писательница Полина Виноградская, А. Слепков, Д. Марецкий, философ Ян Стэн¹⁵. В течение нескольких лет все эти люди были уничтожены.

Сталин, конечно, прочел обращение и пришел в такую ярость, что никак не мог удовлетвориться арестом Рютина и исключением рютинцев из партии. На заседании Политбюро он потребовал вынести Рютину смертный приговор как террористу. Члены Политбюро молчали, наконец заговорил Киров: «Нельзя этого делать. Рютин не пропащий человек, а заблуждающийся... черт его разберет, кто только не приложил руку к этому письму... не поймут нас люди...»¹⁶. Сталин, вероятно чувствуя, что большинство его не поддерживают, настаивать не стал. Рютин получил десять лет, но этим, конечно, дело не кончилось.

Сталин не мог оставить Рютина в покое. Сочтя условия содержания заключенных в Суздальском политизоляторе недостаточно суровыми, он распорядился о переводе Рютина в Верхнеуральскую тюрьму, где режим был строже. Позже Рютина привезли в Москву, где давлением и пытками его пытались заставить выступить в роли одного из обвиняемых на открытом процессе по делу о государственной измене. Рютин отказался и был казнен в 1937 г. по личному распоряжению Сталина. Погибли два сына Рютина, авиаинженеры, жену выслали, и в 1947 г. она была убита в лагере недалеко от Караганды, двадцатилетнюю дочь Рютина с маленьким ребенком вышвырнули без вещей из московской квартиры на улицу¹⁷

Не создавая серьезной угрозы власти Сталина, платформа Рютина глубоко уязвила его самолюбие. Представить Сталина злым гением революции, тогда как он видел себя героическим вождем ее второго этапа, значило нанести ему глубокую и болезненную рану. Можно понять, почему Сталин назвал рютинс-кое обращение призывом к покушению на его жизнь. Он не мог рассматривать критику в свой адрес иначе как покушение на свое достоинство, смертельный удар по самому чувствительному месту — вере в свое предназначение стать величайшим гением в истории. При таких обстоятельствах он мог поступить только так, как поступил: потребовал казнить Рютина не как своего врага, а как врага революции.

Большевини-староверы ^

Сталину пришлось бороться не только с активной оппозицией в лице таких деятелей, как Рютин: многие старые большевики не одобряли то, что происходило в стране в начале 30-х годов. Им, усвоившим учение Маркса и Ленина о социализме, было трудно, а то и вовсе невозможно согласиться, что страна уже вступила в стадию становления социализма. Сталин тоже знал марксистско-ленинскую теорию, но для него главным был вопрос о строительстве государства.

Несомненно, он считал насаждаемую сверху революцию «Октябрем социалистического строительства». На Январском (1933) пленуме ЦКВКП(б)) Сталин не только объявил, что СССР стал мощной и независимой индустриальной державой, но, по его словам, «итоги пятилетки показали, что вполне возможно построить в одной стране социалистическое общество, ибо экономический фундамент такого общества уже построен в СССР»; «Мы утвердили во всех сферах народного хозяйства принцип социализма, изгнав оттуда капиталистические элементы»¹⁸. ч И1ЧЫЧ1 •а*м-1’^г- ^ '■•■Ь

Именно в это время голодала деревня и миллионы людей гибли от непосильного труда в лагерях. Да и многие на новостройках не имели достойного человека жилья: большей частью это были холодные и темные бараки. «Суров был еще быт советских людей. Помнится, как скромно были одеты тогда наши труженики, — пишет автор монографии, опубликованной в 1962 г. — По промтоварным карточкам непросто было получить новый костюм, новое платье. Многие участники семейных встреч приносили с собой и продукты... Кончались вечеринки рано: 1 января было рабочим днем, и новую пятилетку следовало начинать по-ударному»¹⁹.

Это ли был социализм, о котором мечтали старые большевики? Если бы Сталин даже и мог сколько-нибудь внятно объяснить, как можно сочетать методы государственного строительства, подобные методам Петра I, с построением социалистического общества, то и тогда едва ли многие из них могли бы воспринять такое объяснение. Для большинства старых большевиков социализм был не просто сочетанием индустриализации с государственной собственностью, плановым хозяйством и искоренением капиталистических элементов. Многие из них считали, что построение социализма должно вести к улучшению жизни рабочих, а не их обнищанию, что социалистическое строительство вовсе не обязательно должно осуществляться путем массового террора против крестьян, что социализм должен обеспечить не меньшее, а большее равенство, не большее, а меньшее засилье бюрократии, что при социализме должно быть больше народного самоуправления, подобного тому, о котором говорил Ленин, рисуя картину «государства-коммуны», что возрождение таких пережитков царизма, как каторжные работы, барщина и паспортная система, не имеет ничего общего с построением социализма. Многие поддерживавшие Сталина старые большевики были склонны представлять себе социализм именно так — и им такое представление было присуще не менее, чем тем, чьи политические симпатии были на стороне Троцкого, Зиновьева, Шляпникова или Бухарина.