Осенью 1929 г., зимой и весной 1930 г. Сталин получил более 50 тыс. писем с мест. В некоторых из них члены партии выражали свое критическое отношение к статье «Головокружение от успехов». Одно такое письмо, опубликованное в «Правде» 9 июня 1930 г., в послесталинское время цитировалось советскими историками как типичное. Письмо прислал участник коллективизации, рабочий из Днепропетровска по фамилии Белик. «Товарищ Сталин! — писал Белик. — Я, рядовой рабочий и читатель газеты “Правда", все время следил за газетными статьями! Виноват ли тот, кто не сумел не послушать создавшегося шума и крика вокруг вопроса, кто должен руководить колхозами? Мы все, низы и пресса, проморгали этот основной вопрос о руководстве колхозами, а т. Сталин, наверное, в это время спал богатырским сном и ничего не слышал и не видел наших ошибок, поэтому и тебя нужно одернуть. А теперь т. Сталин сваливает всю вину на места, а себя и верхушку защищает»6.
Многие высказывали в частных разговорах то, о чем Белик открыто написал Сталину. Один партиец из Клинского района Московской области в связи со статьей «Головокружение от успехов» говорил, что произошло именно то, о чем он предупреждал с самого начала, но местные власти никак не реагировали — боялись ослушаться указаний из Москвы. Теперь, жаловался этот партиец, над ним смеется вся деревня, и он хотел бы уехать оттуда навсегда7.
Некоторые должностные лица даже осмеливались сообщать Сталину о происходивших «перегибах», а позже обращать его внимание на возмущение, с которым статья была воспринята на местах. А.М. Назаретян, один из партийных руководителей Закавказья, неоднократно предупреждал Сталина, что методы принуждения чреваты нежелательными последствиями. В конечном счете Сталин его же и обвинил в «последствиях» и отозвал в Москву. Снятый с работы, Назаретян с женой и детьми перебивался без всяких средств к существованию несколько месяцев, пока за него не заступился Орджоникидзе. Зная, что, если дело дойдет до Политбюро, Орджоникидзе выступит в защиту этого известного и уважаемого в Закавказье старого большевика, а Киров и Куйбышев его поддержат, Сталин согласился назначить Назаретяна на второстепенный пост на Урале8.
В Центральном государственном архиве Октябрьской революции хранился документ, свидетельствующий об осуждении сталинского курса и лично Сталина некоторыми рабочими Москвы и подмосковного промышленного города Подольска. Антисталинский манифест за четырьмя подписями был принят на собрании 273 рабочих, состоявшемся в Подольске 19 сентября 1930 г. В манифесте говорилось, что Сталин, опьяненный властью, потерял всякую способность к здравомыслию. За последние два года его «преступная деятельность» свела на нет все достигнутое благодаря Ленину и теперь грозит привести к полной деградации власти пролетариата. В целях сохранения этой власти высказывалось требование немедленно сместить Сталина и отдать его под суд «за бесчисленные преступления против пролетарских масс»9. Судьба авторов этого манифеста, в то время не опубликованного, неизвестна.
Пусть подконтрольно, но инакомыслие проявлялось и публично. В преддверии XVI съезда ВКП(б) были напечатаны традиционные предсъездовские политические тезисы, а 9 июня 1930 г. в «Правде» появился «дискуссионный листок» с откликами с мест. Один из них вызвал большой резонанс. Некий Мамаев, член партии из Саратова, утверждал, что коллективизация вообще была преждевременной в связи с нехваткой сельскохозяйственной техники. Ряд критических стрел был выпущен Мамаевым непосредственно в Сталина. Последний, утверждал Мамаев, совершенно правильно сосредоточил внимание на принудительной коллективизации, но, к большому сожалению, уже после того, как были совершены грубейшие ошибки. «Невольно вытекает вопрос: у кого же закружилась голова?». Защищая исполнителей на местах, Мамаев восклицает: «Надо сказать о своих собственных прострелах и не учить этому низовую партийную массу» — и делает вывод: «Выходит, царь хорош, а чиновники на местах негодные».
Заметке Мамаева, по всей вероятности, позволили появиться в подцензурном партийном органе лишь для того, чтобы был повод осудить высказанную в ней точку зрения. Уже на следующий день в редакционной статье «Правды», явно написанной заранее и озаглавленной «Кулацкая агентура внутри партии», Мамаева заклеймили как «кулацкого агента», а его выступление в защиту партийных низов было названо, конечно, «самой бессовестной» ложью. Вероятно, статья с ее яростно-обличительным тоном и требованием «без остатка выжигать каленым железом пролетарско-большевистской самокритики» взгляды, высказываемые Мамаевым и ему подобными, достигла цели — внушить партийным массам мысль о недопустимости критики в адрес сталинского руководства.
Оппозиционные течения
Подавить антисталинские настроения в более высоких звеньях партийной иерархии оказалось труднее. XVI съезд, срежиссированный как демонстрация единства партийных верхов в горячей поддержке Сталина, в лучшем случае проявил показное сплочение рядов партийного руководства во время кризиса.
Вскоре выяснилось, что оппозиционные течения в партии имели место. В конце 1930 г. стало известно, что «подпольную фракционную работу» против генеральной линии партии вели две группировки. Лидерами так называемого
оппозиционного «право-“левого” блока» (слово «левый» брали в кавычки, чтобы подчеркнуть, что в дейсгвительности никто не мог быть левее проводников генеральной линии) были, с одной стороны, С.И. Сырцов, в то время кандидат в члены Политбюро, член ЦК и предсовнаркома Российской Федерации, и, с другой стороны, первый секретарь ЦК КП(б) ЗСФСР В.В. Ломинадзе и член ЦКК Л.А. Шацкин. Хотя Сырцова изображали правым уклонистом, а Ломинадзе и Шацкина — псевдолевыми, в действительности все трое, ранее поддерживавшие Сталина, теперь критически относились к нему и его политике.
Судить о том, за что конкретно они выступали, можно лишь по обличительным статьям, сопровождавшим извещения о снятии этих большевиков с их высоких постов. Ясно одно: они усомнились в том, что курс, избранный Сталиным, вел страну к социализму, и пришли к убеждению, что его политика способствовала расцвету бюрократизма. В Закавказье бюрократы, по мнению Ломинадзе, проявили «барско-феодальное отношение к нуждам и интересам рабочих и крестьян». Темпы индустриализации, считали оппозиционеры, следовало снизить, чтобы трезво управлять процессом без подстегивания и неоправданных затрат. Сырцов называл столь превозносимые успехи пятилетки «очковтирательством», а Сталинградский тракторный завод — «потемкинской деревней»10. «Блок» обвинили в заговоре с целью изменить партийную линию и сменить руководство. По свидетельским показаниям, Ломинадзе даже говорил о необходимости сместить Сталина на очередном съезде11. Можно представить себе гнев Сталина — ведь он лично покровительствовал этому молодому грузину и назначил его своим представителем в Коминтерне в конце 20-х годов.
К 1932 г. положение в стране, и прежде оставлявшее желать лучшего, еще более ухудшилось. Резко повысились цены, рабочий класс воспринимал бесконечные призывы к трудовому героизму без прежнего энтузиазма. Основные продовольственные и промышленные товары распределялись по карточкам, да и те не всегда можно было отоварить. Даже в Москве, население которой пользовалось некоторыми привилегиями, отмечались массовые проявления недовольства на промышленных предприятиях. Теперь, когда деревня голодала, да и в городе продуктов питания недоставало, когда в подсобных хозяйствах промышленных предприятий повсеместно начали разводить кроликов, чтобы хоть как-то накормить рабочих, когда загнанные в колхозы крестьяне, лишенные стимулов к производительному труду, работали вяло, а многие при первой возможности стремились «улизнуть» из колхоза, у здравомыслящего человека не могло оставаться сомнений в том, что сталинская коллективизация обернулась катастрофой. Даже низшие и средние звенья советской бюрократии в значительной мере утратили оптимизм первых трех лет пятилетки и испытывали похмелье от «хозяйственного Октября», как выразился некий анонимный автор из Москвы в «Бюллетене оппозиции». Другой аноним писал, что в глазах всех, кроме немногочисленных представителей высшего слоя бюрократии, Сталин был уже «павший идол». По мнению того же автора, средний советский чиновник, отказываясь проявлять энтузиазм в отношении Сталина, тем самым отходил от него, пусть пассивно и выжидательно, и сближался с партийными массами. В подтверждение автор отмечает, что «23-го февраля 1932 г. появление Сталина [в Большом театре] было встречено... холодным молчанием»12.
