Создание особых партийно-полицейских органов, предназначенных для контроля за сельской бюрократией, — таков был один из ответов Сталина на проблемы со вчерашними крестьянами, превратившимися сегодня в колхозников. Названные «политическими отделами», эти органы создавались как в совхозах, так и на машинно-тракторных станциях (МТС). Последние с 1929 г. получили широкое распространение, являясь государственными предприятиями, осуществляющими за плату натурой техническое обслуживание колхозов. Примерно 5 тыс. политотделов должны были стать чрезвычайными органами по контролю над деревней. Работали в них посланные Центральным Комитетом коммунисты. По своему составу политотделы являлись смешанными партийно-правительственными органами. На МТС (а именно там было больше всего создано политотделов) во главе политотдела стоял заместитель директора станции, т. е. государственное должностное лицо. Заместителем же руководителя самого политотдела всегда был представитель местного отделения ОГПУ. Благодаря его присутствию политотдел превращался в карательный орган. Чаще всего работа таких представителей ОГПУ сводилась к проведению чисток среди персонала колхозов и МТС. Один из работников ОГПУ заявил своему непосредственному начальнику, т. е. руководителю политотдела, следующее: «Вам я не подчинен, работаю по особым указаниям ГПУ. Эти указания вас не касаются, я занимаюсь своей оперативной работой»⁵⁰. Уже с самого начала 30-х годов партия — государство под руководством Сталина — стала превращаться в такое государство, в котором карательные органы являлись главной движущей силой.

К весне 1933 г. дальнейшее широкое применение стратегии террора показалось Сталину ненужным. В одном циркуляре, сохранившемся в Смоленском партархиве, он приказывал изменить проводимую политику. В документе говорилось, что начавшееся в 1929 г. сопротивление колхозному движению заставило прибегнуть к массовым арестам и выселениям, а в 1932 г. вредительство и расхищение колхозной и совхозной собственности потребовали дальнейшего ужесточения репрессивных мер. Теперь же, отмечалось в этом циркуляре, победа колхозного строя обеспечена, и поэтому имеется возможность прекратить, как правило, применение массовых выселений и крайних форм репрессий в деревне. Однако, подчеркивал Сталин, это не означает прекращения классовой борьбы. Она неизбежно будет ужесточаться. Задача состоит в том, чтобы «улучшить старые способы борьбы, рационализировать их, сделать наши удары более меткими и организованными». Ради осуществления этой задачи сталинско-молотовская инструкция потребовала немедленного прекращения массовых выселений⁵¹.

Этот документ не только лишний раз подтверждает то, что кампания сталинской коллективизации от начала и до конца проводилась на основе стратегии террора. Он также содержит важное свидетельство того, что критическому положению в деревне в действительности не был положен конец со смягчением чрезвычайной ситуации начала 1930 г. Чрезвычайное положение миновало; кризис же сельского хозяйства становился хроническим.

Голодный тридцать третий ‘ ^

< «гг: ♦>- л

-И -.

Весной 1933 г. Сталин смог спокойно пойти на уменьшение размаха карательных операций, потому что к этому времени многие сельские регионы страны оказались в тисках страшного голода, который сокрушил последние остатки воли крестьян оказать сопротивление коллективизации. В народной памяти этот год остался «голодным тридцать третьим». В 1933 г. голод достиг своего апогея, однако он начался еще в 1932 г. и продолжался в 1934 г. Больше всего пострадали зернопроизводящие регионы, более остальных охваченные коллективизацией: Украина, Северный Кавказ, Нижнее и Среднее Поволжье, Казахстан. В России наиболее пострадавшими были Южный Урал, Курская, Тамбовская, Вологодская и Архангельская области. Самый же сильный удар пришелся все-таки по Украине, где крестьянское сопротивление коллективизации оказалось особенно широким и мощным.

В то время, когда умирали от голода миллионы крестьян и их дети, советское правительство, рассчитывая получить необходимую для индустриализации валюту, отправляло за границу миллионы тонн хлеба. Экспорт зерна возрос с 2 млн тонн ежегодно в середине 20-х годов до 4,8 млн в 1930 г. и до 5,2 млн тонн в 1931 г.; потом, однако, количество экспортируемого хлеба упало до 1,8 и 1,7 млн тонн соответственно в 1932 и 1933 гг. и примерно до 800 тыс. тонн в 1934 г.⁵² Трагизм торговли человеческими жизнями в обмен на новые технологии выглядит еще более вопиющим, если учесть те низкие цены, по которым продавалось советское зерно на мировом рынке во времена Великой депрессии.

Этот голод был вызван не климатическими условиями, хотя действительно в 1931 г. на некоторые северо-восточные области обрушилась засуха, а в 1932 г. на Украине и Северном Кавказе неблагоприятные погодные условия привели, как заявил Сталин на январском (1933) пленуме ЦК ВКП(б), к «некоторым потерям урожая». Однако общее количество собранного зерна — почти 70 млн тонн в 1931 и 1932 гг. и 70 млн тонн в 1933 г. — не намного уступало тем урожаям в 72-73 млн тонн, при которых в течение практически всех 20-х годов питающаяся хлебом Россия жила вполне сносно⁵³. Этот голод называли по-разному — «организованный», «административный», «рукотворный». Человеком же, игравшим главную роль во всем этом, был Сталин.

Сталинский режим стал еще ожесточеннее использовать свои новые изобретения — колхозы и МТС — для выкачивания из деревни большего, чем прежде, количества зерна и других сельскохозяйственных продуктов. В 1926—1928 гг. обязательные государственные поставки зерна по номинальным ценам составляли всего 14% урожая; в 1929 г. их доля достигла уже 22,5%, в 1930 г. — 26,5, в 1931 г. — 33, а в 1933-1936 гг. — 39,5% ежегодно. При этом также увеличивались поставки мяса, молока и яиц, хотя их производство уменьшалось⁵⁴. Поскольку советская власть держала под контролем всю низшую бюрократию, постольку не было предела выкачиванию из деревенской России всего в ней производимого. Опасаясь подвергнуться аресту за провал государственных заданий, сельские функционеры делали все возможное, чтобы их осуществить, — независимо от цены человеческих страданий и ущерба для самого сельского хозяйства. Об этом свидетельствует гордая похвальба Сталина в январе 1933 г. Он заявил, что государство теперь может заготавливать ежегодно в два раза больше зерна, чем до коллективизации. Дело в том, что оно именно так и действовало, для того чтобы использовать созданные запасы на случай войны, для экспорта и снабжения армии и городского населения.

Хотя в 1932 г. валовой урожай зерна составил 69,9 млн тонн, часть его оставалась несобранной. Основная причина заключалась в том, что крестьяне, помня, как в предыдущем году у них отобрали практически все зерно, теперь всеми возможными способами уклонялись от колхозных полевых работ. Перед началом же уборки урожая по полям тайком и обыкновенно ночами ходили так называемые парикмахеры и стригли серпами хлебные колоски. Это были главным образом доведенные до отчаяния видом своих голодных детей крестьянские женщины. После того как урожай собрали и весь хлеб свезли на молотильни для последующей сдачи государству, появлялись так называемые несуны, подбиравшие обмолоченное зерно и прятавшие его за пазуху и в карманы. Ответом государства на подобные явления стал варварский закон от 7 августа 1932 г., написанный собственноручно Сталиным. Этим указом устанавливалась смертная казнь через расстрел и при наличии смягчающих обстоятельств лишение свободы сроком не менее 10 лет за хищение совхозной и колхозной собственности; амнистия же по таким делам запрещалась. В указе, однако, не уточнялось, при каком объеме похищенного оправдано применение этих драконовских мер. Любое количество украденного могло стать и часто становилось основанием для осуждения человека. Поэтому указ получил в народе название «закона о пяти колосках». За первые пять месяцев после введения закона в действие на его основании было осуждено 54 545 человек. Из этого же числа 2100 человек были приговорены к расстрелу⁵⁵.