Сталин полагал, что для восстановления экспорта зерна в прежних масштабах советскому правительству необходимо во что бы то ни стало не только увеличить производство зерна, но и прежде всего наладить контроль над его производством и распределением. Поэтому главная цель сталинской коллективизации состояла в замене свободного рынка крестьян-производителей регулируемым сельским государством хозяйством. Таким образом, колхозы становились тем средством, с помощью которого государство собиралось выкачивать из деревни сельскохозяйственную продукцию, необходимую для финансирования ориентированной на военные нужды индустриализации.
Обращаясь к участникам закрытого пленума ЦКВКП(б), проходившего 9 июля 1928 г., Сталин выдвинул в пользу коллективизации свои доводы. Во-первых, указывал он, у страны нет гарантий против военного нападения и ей необходим по крайней мере шестимесячный запас зерна для армии. Во-вторых, запасы потребуются и на случай возникновения перебоев на внутреннем рынке. В-третьих, никак нельзя не учитывать и возможность плохого урожая. Далее Сталин сказал следующее-.
«Наконец, нам абсолютно необходим резерв для экспорта хлеба. Нам нужно ввозить оборудование для индустрии. Нам нужно ввозить сельскохозяйственные машины, тракторы, запасные части к ним. Но сделать это нет возможности без вывоза хлеба, без того, чтобы накопить известные валютные резервы за счет экспорта хлеба. В довоенное время вывозили от 500 до 600 млн пудов хлеба ежегодно. Вывозили так много потому, что сами недоедали. Это верно. Но надо понять, что все же в довоенное время товарного хлеба было у нас вдвое. больше, чем теперь. И именно потому, что мы имеем теперь товарного хлеба вдвое меньше, — именно поэтому хлеб выпадает теперь из экспорта»5 Но следует все же объяснить, почему «хлеб выпадает из экспорта».
В 1927 г. более 99% сельских жителей Советской России оставались не охваченными коллективизацией. Однако по сравнению с 1917 г. социально-экономический облик деревни претерпел значительные изменения. Хотя культура русской деревни во многом определялась еще традициями крестьянской общины — «мира», революционная эпоха уничтожила не только прежних землевладельцев. Исчезло также более 600 тыс. состоятельных крестьян-собственни-
ков, хозяйства которых производили около 1 /3 всего поставляемого на рынок зерна. Такие крестьяне за свои нередко безжалостные способы получения прибыли получили оскорбительное прозвище «кулак»6.
Все сельское население, по принятой тогда классификации, делилось на четыре категории. Верхний слой составили относительно преуспевающие крестьяне-кулаки, которые не только работали сами, но и использовали сезонный наемный труд. На втором месте находились крестьяне-середняки, на третьем — крестьяне-бедняки, а на четвертом — батраки, или сельский пролетариат. Причем советский кулак середины 20-х годов не был — за небольшим исключением — жестоким кулаком-«мироедом» прошлых времен. Это относительно зажиточный крестьянин, сумевший благодаря своему усердию и способностям, а также благоприятно сложившейся ситуации подняться над уровнем середняцкого большинства. Неудивительно, что советские чиновники испытывали определенные трудности, пытаясь определить, к какой социально-экономической категории отнести кулачество и как установить его численность7
В связи с этим следует отметить два важных момента. Во-первых, хотя в годы нэпа в деревне и шел процесс экономического расслоения, он не привел вопреки опасениям многих к резкой поляризации между состоятельными и бедными крестьянами, которая сопровождалась бы уменьшением числа середняков. Напротив, эта последняя категория крестьян с каждым годом становилась все больше и больше. До революции к середнякам относилось лишь 20% крестьян, а в 1927 г. их доля составляла уже 62,7%8. Во-вторых, несмотря на некоторое увеличение числа крестьян, попавших, по официальной классификации, в разряд кулаков, в 1927 г. их количество не превышало 1 млн человек. Кроме того, находясь под тяжелым гнетом дискриминационной налоговой политики властей, советское кулачество не могло стать той группой населения, которая пользовалась бы в деревне решающим экономическим и политическим влиянием9.
Нэп никак нельзя назвать золотым веком в истории русской деревни. Методы ведения хозяйства были отсталыми. Для вспашки продолжали использовать плуг, который тянула лошадь, если таковую крестьянину удавалось приобрести. Ограничительная налоговая политика не позволяла середняку заметно улучшить свое положение. В деревне недоставало товаров первой необходимости, например обуви. Перенаселенная деревня выбрасывала каждый год миллионы крестьян на поиски сезонной работы в города, однако трудоустроиться им было очень тяжело10. Тем не менее за годы нэпа экономическое положение многих крестьян улучшилось, а политические настроения в деревне в целом были лишены враждебности к советской власти. Один наблюдательный иностранный коммунист, совершив в 1927 г. поездку по русской деревне, пришел к такому заключению: «Большинство крестьян хорошо относятся к советской власти, во всяком случае они не испытывают к ней враждебности»11.
Морис Хиндус, американец русского происхождения, с сочувствием относившийся к революции, исколесивший в 20-е годы всю сельскою Россию, посетивший, помимо прочих мест, и село, в котором родился, был поражен переменами, происшедшими в поведении крестьян. Исчез рабски покорный мужик дореволюционной поры, который кланялся и снимал шапку перед каждым помещикомл чиновником или даже падал на колени и целовал им руки в надежде выпросить какую-нибудь милость. Не было уже мужика, дрожавшего при слове «власть». «Революция превратила крестьянина в самого разговорчивого человека в России. Он говорит о своих трудностях не с большим сожалением,
чем о погоде или об урожае. Фактически лишь он один безнаказанно пренебрегает всеми запретами на свободу слова». Однако крестьянин совершенно не склонен к бунту, продолжает Хиндус. Но если крестьянин не был враждебно настроен по отношению к новой власти, это не означало, что он столь же доброжелательно относился к коллективизации. Он не имел ничего против кооперативных обществ, поскольку они отвечали его собственным интересам. Но коммунизм, понимаемый как совместное производство, распределение и потребление, был для крестьянина сущим проклятием. Хиндус не представлял, как мог крестьянин согласиться на нечто подобное12.
Согласно ленинским положениям, Россия 1928—1929 гг. не была готова к проведению массовой коллективизации. Правда, кооперативное движение в начертанных еще Лениным формах к концу 1927 г. достигло весьма значительного уровня: около 10 млн (т. е. 40%) крестьянских хозяйств стали членами потребительских кооперативов. Через год их количество достигло уже 50%15. Однако процесс индустриализации, рассматриваемый Лениным как непременное условие коллективизации, только начинался. В 1927 г. в Советском Союзе было лишь 28 тыс. тракторов. Ленин уже в 1919 г. полагал необходимым наличие не менее 100 тыс. тракторов, для того чтобы побудить крестьян вступить в «ком-мунию». В 1927-1928 гг. в стране было произведено только 1272 трактора14. О культурной же революции, на необходимости которой настаивал Ленин, едва ли можно было говорить. В начале 1927 г. около 70-85% деревенской бедноты оставалось еще неграмотной15.
Сталин все это прекрасно знал. Но, по его мнению, данное обстоятельство никак не противоречило решительному проведению коллективизации. Он понимал, что это вызовет сопротивление крестьян и, следовательно, потребует применения к ним сипы — ибо так делается всякая революция. Тогда в партии могла бы сформироваться оппозиция. Но разве сам Ленин не действовал неоднократно вопреки мнению партии, например в предоктябрьский период? Сталин никогда не забывал об этом и несколько позднее — на XVI съезде ВКП(б) — заявил своим товарищам по партии, что они должны «усвоить ленинскую линию»: «...идти против течения, когда этого требует обстановка, когда этого требуют интересы партии... Это и есть ленинизм на практике, ленинизм в руководстве».
