заметили, как подошли к одноэтажному деревянному дому.

Размещение прошло в полном порядке. Заранее розданный паек еще больше поднял настроение. Бойцы насвистывали, напевали. В комнатах как на ярмарке: суета, музыка, песни. Затем все стихло.

Командир взвода — Мартон Шаркёзи, заместитель — его старый друг Игнац Агоштон. Всегда горой стояли они друг за друга. Сейчас друзья молча сидели на простой деревянной скамье.

Молчание нарушил Мартон, которого по-приятельски звали просто Марци.

— Пойдем посмотрим, как улеглись бойцы. Думаю, и нам время вздремнуть,

Бойцы спали. В доме стояла глубокая тишина. Командиры вернулись в свою комнату и легли, но уснуть, как ни старались, не смогли. Мысли о будущем отгоняли сон. Что их ждет? Выберутся ли они из этой переделки? Или, быть может, смерть уже где-то рядом? Кто знает.

Мартон и Агоштон тихо, не шевелясь, лежали на жестких нарах, глядя в пустоту. Забрезжил рассвет, а оба так и не сомкнули глаз.

Утро было холодное, ветреное. Солнце то и дело выходило из-за туч, но теплее не становилось. Восточный ветер с Урала щипал и румянил щеки. Скоро плотные облака затянули небо. Кругом потемнело. Взвод выступил, а через полчаса начался буран. Шаркёзи приказал ускорить движение. Буран усиливался. В десяти шагах ничего не было видно. Удрученные непогодой, бойцы кляли на чем свет стоит Колчака и его банды.

По карте определили, что где-то совсем рядом должен быть хутор. Шаркёзи принял решение переждать буран там. Мокрые, утомленные тяжелым переходом, красноармейцы добрались до хутора. Одни укрылись в сарае, другие — в конюшне и амбаре. Хуторяне встретили гостей сдержанно.

Часам к одиннадцати буран немного стих, и интернационалисты двинулись дальше. До цели перехода оставалось километров восемь — десять. Идти было трудно: то и дело приходилось преодолевать крутые, покрытые лесом холмы.

Однако познакомимся поближе с командиром взвода Мартоном Шаркёзи.

Шаркёзи родился в семье рабочего и сам стал рабочим-металлистом. О себе он обычно говорил так: «В наследство от отца достался мне лишь

спокойный, уравновешенный характер». Храбрый, решительный и отлично подготовленный в военном отношении боевой товарищ. На фронте он по-настоящему научился ценить пулемет. Он строго требовал от бойцов, чтобы каждый тщательно ухаживал и берег свой пулемет. О своем оружии Шаркёзи тоже очень заботился, и не было случая, чтобы оно подвело его в бою. Дрался он с необычайным хладнокровием, и это помогало ему добиваться успеха. Шаркёзи никогда не разрешал понапрасну стрелять из пулемета, всегда подпускал противника как можно ближе и лишь тогда открывал по нему огонь.

...Около полудня взвод прибыл на передовую — здесь его ждали с нетерпением. Шаркёзи доложил о прибытии командиру батальона и тут же получил от него новый приказ. Итак, снова на передовой, снова фронтовые будни.

В селе погас последний огонек. Легкий морозец затянул лужи тонким ледком. Ничто не нарушало тишину ночи, лишь иногда взлетала, шумно хлопая крыльями, еще не уснувшая птица. И вдруг на окраине послышались голоса людей. Село было занято отрядом колчаковцев силою до полка.

Бойцы Шаркёзи прижались к земле и прислушались. Разговаривать, ходить, курить — строго запрещено. Только лежать в прошлогодней кукурузе, вглядываться в зияющую перед тобой пустоту ночи, покрепче прижимать ухо к земле и прислушиваться. Тьма непроглядная. Как будто хрустнула ветка — послышалось чье-то частое прерывистое дыхание. Агоштон ти-

хонько толкнул локтем соседа. Тот тоже весь превратился в слух. Затем шепнул в самое ухо Агоштона:

— Похоже, дозор белых.

Изготовились к стрельбе. Агоштон приподнялся на локтях, напряженно всмотрелся в густой кустарник. Он увидел поросенка, рывшегося в земле.

— Черт бы тебя побрал, перепугал всех! — с досадой прошептал Агоштон.

И снова тишина.

Бойцы осторожно подползли к крайней избе. Условились применять оружие только в крайнем случае. Сарай был уже близко, когда из дома донесся какой-то подозрительный шум. Вскоре послышались крики и ругань. Два бойца вызвались разузнать, в чем дело. По-видимому, в доме шла пьянка. Балог, слывший самым проворным бойцом, распластавшись по земле, незаметно подполз к дому. Остальные, застыв на месте, следили за ним.

Балог поднялся во весь рост и заглянул в окно: в ярко освещенной комнате два белогвардейских офицера пили вино и веселились. Балог рукой подозвал товарищей к себе.

Осмотревшись, бойцы решили действовать. Рывком распахнув дверь, они ворвались в комнату. Пьяные офицеры, оцепенев от страха и неожиданности, совсем растерялись. Отобрав у них оружие, бойцы повели пленных в штаб батальона.

— Куда вы нас ведете?—спросил один из колчаковцев.

— Там узнаешь! —ответил ему Агоштон, довольно хорошо говоривший по-русски.

— А все же?

— Иди!

— Иду, но хотел бы знать куда?

— Замолчи!—прикрикнул на него Ковач, подтолкнув офицера прикладом.

О результатах вылазки доложили комбату.

Пленные офицеры ответили на вопросы о замыслах противника. Получив новые важные данные о позициях, силе и вооружении колчаковцев, командование внесло некоторые изменения в свой план наступления.

Из тактических соображений необходимо было в тот же день занять село — важный дорожный узел. Тот, кто им владеет, господствует над всем районом. Но в селе превосходящие силы противника.

Край неба начал бледнеть, когда со стороны деревни послышалась какая-то возня. В руках у Марци Шаркёзи бинокль. Марци заметно волновался. Казалось, он что-то хотел сказать, но никак не решался. Долго лежал он без движения, подперев голову руками. Потом приподнялся, осмотрелся. Глаза лихорадочно блестят.

— У меня такое предчувствие, словно мне суждено погибнуть. Умру — так хоть знаю за что!—сказал он Агоштону. — Ты, верно, более счастливый. Может, домой вернешься. Не забудь, что самое трудное время в гражданской вместе были. Зайди к матери и передай, что погиб за свободу.

— Ну хватит об этом! — зашумел на него Агоштон, стараясь перекричать грохот пушек и трескотню пулеметов.

Разгорелся ожесточенный бой. Наступающие части красных натолкнулись на сильное сопротивление противника. Потери с обеих сторон были большими. Атака захлебнулась. Бойцы за-

легли под сильным пулеметным огнем белых, которые так расставили свои пулеметы, что их никак не удавалось уничтожить. По всему селу разносился оглушительный шум ружейно-пулеметной стрельбы и грохот пушек. Дым от разрывов шрапнели медленно таял в небе. На командном пункте опасались, как бы не пришлось отступить. Казалось, что приблизиться к огневым точкам противника просто невозможно. Местность открытая, и пулеметный огонь скосит всех до последнего. Артиллерии у красных явно не хватало.

Белые яростно строчили из пулеметов. На командном пункте красных разгорелся спор между командиром батальона и командирами приданных ему пулеметчиков-интернационали-стов.

— Попытаться, говоришь? Опасно очень. Кто решится на такое?

— А я говорю: все же нужно попытаться.

— Соображаешь, что говоришь?

Агоштон быстро изложил, как он мыслит

уничтожить огневые точки противника. Шаркё-зи сначала только покачал головой, а затем все же согласился. Сразу вызвались два смельчака венгра, к ним присоединилось еще трое. Бойцы мигом разобрали два пулемета и отправились на задание, старшим назначили Агош-тона. Смельчаки решили зайти во фланг противнику и неожиданно открыть огонь.

Выйдя из укрытия, бойцы поползли по опушке леса между голыми кустами. Это была опасная игра: нельзя было допустить, чтобы противник заметил их.

Бойцам казалось, что они ползут уже несколько часов подряд, а с момента, когда они вышли

на задание, не прошло и десяти минут. Быстро установили пулеметы. Огневая позиция оказалась настолько удобной, что отсюда легко можно было обстрелять любую цель противника. Агоштон и его товарищи тотчас же открыли огонь. Расстреляли всего лишь две ленты, а на поле полно убитых белых — настолько было неожиданным нападение венгров. Оставшиеся в живых колчаковцы бросились бежать.