Та часть внутренних помещений дома, которую Питер увидел этой ночью, имела аскетический вид. Вероятно, на верхних этажах или в дальнем крыле Эмма Поттер Уидмарк и ее дочь, Эйприл, придали ему какие-то женственные штрихи, но в мрачноватой прихожей с ее огромным каменным камином, лишенной какой бы то ни было мебели, за исключением массивного раздвижного стола и двух стульев с высокими спинками по обе стороны от очага, не было ничего, что смягчило бы серую пустоту. Пол был мозаичный, выложенный каменными плитами. Тут было достаточно просторно, чтобы проводить довольно масштабные общественные мероприятия. Питер спрашивал себя, не этим ли объясняется скудность обстановки. Вероятно, сюда приносили складные стулья для особых мероприятий армии генерала. Кабинет, в который генерал увел Питера, явно не был предназначен для светского общения. Там стоял массивный письменный стол с плоской крышкой, содержавшийся в идеальном порядке. На нем – четыре телефонных аппарата и что-то вроде домашнего коммутатора. В большое венецианское окно просматривался тот же самый вид, который открывался перед домом. Стены были голые, не считая одного стенда с фотографиями в рамках – класс генерала в Вэст-Пойнте и какие-то группы офицеров, вероятно времен Второй мировой войны и событий в Корее.

У Питера возникло странное чувство, что, если знать как, можно раздвинуть стены. Открыв – что? Карты? Ящички с картотекой? Какие-то системы связи?

Направо, сразу за генеральским письменным столом, располагался портативный бар красного дерева. Генерал сунул свою трость в металлическую подставку, которая смотрелась как массивная гильза артиллерийского снаряда, располагавшуюся сразу за дверью. Там были и другие трости, все – крепкие и как будто рубленные топором, под стать их владельцу.

– Бурбон? Скотч? Или называйте сами, – предложил генерал.

– Виски со льдом, – сказал Питер, оглядывая странную комнату. Он ожидал, что голоса будут отдаваться эхом, но этого не произошло.

Генерал приготовил две порции выпивки быстро и сноровисто.

В больших ладонях с длинными, толстыми пальцами не было даже намека на неловкость. Генералу было лет шестьдесят или под семьдесят, но ничто в его физическом состоянии не выдавало его возраста. Его движения были уверенными. Живот – плоским, плечи – широкими и очень мускулистыми. В молодости он наверняка был ужасен в драке. Он и сегодня был далеко не слабак. Питер представил себе жесткую программу физических упражнений, от которых тот никогда не отступался на протяжении многих лет.

Когда он повернулся с напитками в руке, Питер в первый раз как следует вгляделся в полуприкрытые серо-зеленые глаза. Их непрозрачность не открывала ничего и в то же самое время подразумевала скрытую внутри сложность. Питер почувствовал, что ему дается очень трезвая оценка и что ее результаты определят поведение генерала в течение следующих нескольких минут.

Под венецианским окном тянулась скамья с подушками. В комнате было еще только одно место, куда можно было сесть, помимо массивного генеральского кресла за письменным столом. Это было резное деревянное кресло с жестким сиденьем возле письменного стола. Генерал указал на него энергичным кивком и прошел к своему собственному месту. Питер остался стоять, помешивая шотландское виски вокруг кубиков льда в своем стакане. Генерал открыл коробку на своем столе и предложил сигару. Питер отрицательно покачал головой.

– Что вы думаете о Доме Круглого стола? – спросил генерал.

– Необычно красивый, – охотно ответил Питер. – У миссис Уидмарк потрясающий вкус, и конечно же мы знаем ее как крупного специалиста по американской истории.

– Миссис Уидмарк выложила очень круглую сумму наличными за тот вкус, с которым это выполнено, – сказал генерал так, как будто ему это претило. – Лучшие архитекторы, эксперты по этому периоду. Монумент на все времена. Что вы думаете о «Звуке и свете»?

– Я был впечатлен.

– Музыкальное сопровождение Слая, – сказал генерал. – Пьеса и постановка Чанса Темпеста – из его лучших. Освещение Мюньера. Лучший актерский состав, какой только можно было собрать. Одно только электронное оснащение обошлось в триста тысяч долларов.

– И тем не менее в результате получается просто и трогательно и спецэффекты, как кажется, лишены нарочитости.

– Вы должны сказать это миссис Уидмарк, если она к нам присоединится, – сказал генерал.

Что-то отключилось позади похожих на кубики льда глаз. Он вынес свое суждение и поместил его в свой внутренний компьютер.

– Ну и как? – спросил Питер улыбаясь. – Я безвреден или со мной приходится считаться?

– Я вас не понимаю, – сказал генерал лишенным интонации голосом.

– Вы составили свое мнение обо мне, – сказал Питер. – Я подозреваю, что это ваш талант. И меня заинтересовало, к какой категории меня отнесли.

– Вы пришли сюда как враг, – бесстрастно заговорил генерал. – Любая разновидность врага опасна, мистер Стайлс. Например, безмозглый парень, который застрелил вашего друга Минафи. Я подозреваю, что, если бы вы повстречали его до главных событий, вы бы отмахнулись от него, как от пустого места. А я нет. Как вы сказали, у меня талант оценивать людей. Я бы разглядел в нем потенциальную взрывную силу в ту самую минуту, когда обратил на него свой взор.

– А каков мой потенциал? – спросил Питер.

– Я вовсе не гений, мистер Стайлс. Солдат учится суммировать факты. Битвы редко выигрывают только лишь за счет материально-технического обеспечения. При всей невероятной мощи современной техники, автоматизации войны по-прежнему существует человеческий фактор. Кто-то должен нажать кнопку, с которой все это начнется. Узнайте того человека, который нажимает кнопку, – и вы получите преимущество, пусть даже вы и уступаете в огневой силе. – Уидмарк поднес золотую зажигалку к своей темной суматрийской сигаре. – Я не буду притворяться, что вынес законченное суждение о вас в течение последних десяти минут, мистер Стайлс. Вы небезызвестный человек. Я читаю ваши статьи в «Ньюс вью» на протяжении последних десяти лет. Мне известен образ ваших мыслей. Вы, в основе своей, сентименталист. Вы думаете о свободе как маленький мальчик на параде Четвертого июля. Вы, наверное, роняете слезу при виде статуи Свободы на обратном пути из Европы. Вы думаете о расовых проблемах в категориях доброго дяди, а не в категориях власти, к которой они и сводятся. Полагаю, вы поддерживаете идею пассивного сопротивления, в то время как конечно же не существует такого явления, как сопротивление, которое пассивно. Вы живете по кодексу, сочиненному романтиками. Неужели вы думаете, что реалист стал бы отстранять от себя Эйприл сегодня ночью? Она красивая девушка с красивым телом. Реалист взял бы ее тогда же, там же, на ближайшей клумбе.

– Похоже, у вас это навязчивая идея, – заметил Питер.

– Это основа, на которой строится оценка, – сказал генерал. – Если только вы не голубой, то у вас была возможность, которой вы пренебрегли. Вот и выходит, что вы – сентиментальный романтик. Это означает, что реалист всегда опережает вас на один шаг. Пока вы будете размышлять об этической стороне дела, он уничтожит вас. Вы, возможно, будете сражаться мужественно и умело, мистер Стайлс, но реалист обычно наносит первый удар – и это означает, что шансы всегда не в вашу пользу. Романтик – заведомый неудачник.

– Значит, я не опасен, – сказал Питер, сохраняя непринужденный тон.

– Напротив, смертельно раненный зверь может разорвать на куски, если вы представите ему такую возможность.

– А я – смертельно раненный зверь?

– Ваш романтический кодекс доживает последние дни, мистер Стайлс, – сказал Уидмарк. – Но в вашем жале все еще есть яд. У вас есть аудитория. Люди прислушиваются к вам. Вы хорошо действуете в маневренной обороне. Но не более того, Стайлс, в маневренной обороне. Реалисты просыпаются, и уже давным-давно поздно останавливать их словами, риторикой, маршами протеста.

– Итак, вы побеждаете, а мы проигрываем, – подытожил Питер.