– Молодец, Бобби! – закричал кто-то.

Друзья спешили поздравить его. Он поднял свои горнолыжные очки и усмехнулся. И в этот момент он взглянул прямо на меня, и его улыбка поблекла. Он вскинул лыжи на плечи и обошел край заграждения, там он подозвал меня.

– Мы с вами не знакомы, мистер Трэнтер, – сказал он, когда я подошел к нему, – но я знаю, кто вы.

– Отличный прыжок, поздравляю вас! – сказал я.

Громкоговоритель прервал наш обмен любезностями:

– Счет номера «тридцать два» – Роберта Дауда из горнолыжного клуба «Аргил» – восемнадцать очков!

Толпа разразилась ликованием. Возможный максимум был двадцать очков, но никто еще не получил такой высокой оценки. Восемнадцать очков считались великолепным результатом.

– Еще один такой прыжок, и вы повезете домой приз, – сказал я.

Казалось, Дауд не слышит меня.

– Есть какие-нибудь новости? – спросил он.

– Ничего.

– Я так и не могу с этим примириться, – сказал Дауд, горестно качая головой. – Она была таким прелестным ребенком. Я чувствую себя так, как будто отчасти виновен в ее смерти.

– Почему?

– Эти несчастные соревнование для меня очень важны. Я угостил ее коктейлем и пошел спать, как последний дурак. Может, если бы я с ней остался…

– Все равно накануне соревнований вы не смогли бы оставаться с ней очень долго, – сказал я. – Это случилось с девушками около трех часов ночи.

Дауд взглянул на вершину холма:

– Мне пора подниматься для второй попытки. Я могу чем-нибудь помочь?

– Вы можете слушать, – сказал я. – Можете прислушиваться к разговорам людей. Вы можете услышать смех человека, от которого у вас похолодеет кровь.

Дауд колебался.

– У меня такое ощущение, что все произошло из-за второй девушки, – сказал он. – А Джейн случайно оказалась свидетельницей того, что могло представлять опасность для преступника. Думаю, если бы полиция постаралась выяснить, что в этот вечер собиралась делать Марта, это сэкономило бы много времени.

– У вас есть какие-нибудь догадки?

И снова Дауд помедлил:

– Плохое это дело для тех, кто приезжает в такое место, как «Дарлбрук», обсуждать гостей. Я не знаю, что Макс сказал полиции, но он не тот парень, который ничего вокруг не замечает. У меня есть подозрение, что он может много чего рассказать об интрижках Марты Тауэрс. Возможно, он не желает вовлекать в разбирательство других людей, но сейчас ему не следует молчать. Этот парень может убить кого-нибудь еще – здесь или где-нибудь в другом месте.

– Что верно, то верно, – согласился я.

Я следил, как Дауд повернулся и направился к канатной дороге, которая поднимет его наверх, где в теплой хижине он станет готовиться к следующей попытке. Пожалуй, в том, что касается Макса, он прав. Макс только в общем охарактеризовал Марту Тауэрс, но не называл никаких имен. И он и Хедда высказывали серьезную озабоченность возможным влиянием этой громкой истории на их дело. Вряд ли они станут охотно делиться с полицией сведениями о своих богатых гостях, благодаря которым их отель стал таким процветающим. Это доказало бы клиентам, что они не могут вести себя абсолютно свободно в гостинице, хозяева которой не только многое замечают, но и не способны обеспечить конфиденциальность имеющейся информации. Что, в свою очередь, поставило бы под сомнение репутацию Лэндбергов.

Я начал оглядывать зрителей в поисках Питера. Его не было видно. Я пробирался через всю толпу в разных направлениях, но безуспешно. Казалось, его здесь не было.

Недалеко от площадки торможения горнолыжников была устроена стойка с кофе. Чувствуя, что основательно продрог, я направился к ней. Вокруг на снегу топтались люди с бумажными стаканчиками с кофе и хот-догами. Через некоторое время подошла моя очередь. Человек, подающий кофе, был Джек Кили, ночной сторож. Вручая мне стаканчик черного кофе, он тревожно посмотрел на меня.

– Есть какие-нибудь новости с холма? – спросил он.

– Ничего удобоваримого, – сказал я.

Он отвернулся, чтобы обслужить другого клиента, а я передвинулся в дальний конец стойки. Неожиданно я понял, что стою рядом с Лаурой Причард. Она зажала ладонями в перчатках бумажный стаканчик, как бокал с бренди. Свой городской костюм она успела переменить на широкие брюки, башмаки, серую каракулевую шубку и такую же шапку-кубанку. Напряженная и бледная, она смотрела на толпу, а темные очки скрывали ее глаза.

Я поставил свой стаканчик на стойку.

– Не желаете сигарету? – спросил я, предлагая ей свою пачку.

Она испуганно взглянула на меня.

– А, это вы, мистер Трэнтер, – сказала она. – Я… да, пожалуй, закурю.

Она отставила свой стаканчик и стянула перчатку. Я поднес ей зажигалку, когда она вытащила сигарету из пачки. Она сильно и жадно затянулась.

– Я должна извиниться перед вами, – сказала она.

– За что?

– За то, что я вышла в вашем присутствии, когда мистер Стайлс рассказывал отцу свою историю. Я… я просто не могла этого вынести.

– Да, слышать это, наверное, было тяжело, – сказал я. – Но кажется, вашему отцу это было необходимо.

– О да! Ему это было необходимо! – с горечью, сказала она.

Мне показалось, что я ее понял. Враждебность отца к ней была слишком заметна.

– Вы чувствуете, что Джейн его любимица, – сказал я.

– Была, – жестко поправила она.

Взгляд ее скрытых темными очками глаз был устремлен на вышку трамплина. Мы услышали отдаленный сигнал. Еще один горнолыжник начал свой разбег.

– Лично я был единственным ребенком у родителей, – сказал я. – Так что мне не знакома проблема соперничества между детьми. Хотя, конечно, мне хватало и других забот.

Она кинула на меня быстрый, почти испуганный взгляд. Я уловил в ней какое-то сходство с Джейн. Будь она в веселом настроении, это было бы еще заметнее.

– У Питера Стайлса есть и другие причины, помимо Джейн, желать, чтобы этот случай был раскрыт, не так ли? – спросила она.

– Тот парень, который убил его отца, сделал его инвалидом, – ответил я. – Но любой, кто знал Джейн, считает, что она стоит того, чтобы ее убийца был найден. Возможно, так же думают и те, кто знал Марту Тауэрс. Да и нужны ли личные причины, чтобы желать арестовать этого человека. – Я посмотрел на ее свежие губы, плотно сомкнутые. – Можно дать вам один совет?

– О чем?

– Не скрывайте так тщательно своих чувств. Дайте им выплеснуться. Все равно рано или поздно они сами вырвутся на волю.

Она бросила свою сигарету на снег и с силой придавила ее. Это уже было проявлением гнева.

– Вы могли бы и не кормить меня избитыми штампами, мистер Трэнтер, – сказала она.

– Извините, не хотел вас обидеть, – сказал я. – Но я нахожу, что некоторые штампы не лишены здравого смысла. И кстати, меня зовут Джим.

Она смотрела мимо меня на толпу у барьера, игнорируя мое последнее замечание.

– Разве можно здесь кого-нибудь найти? – спросила она. – Когда вы идете по улицам города, вы можете указать на богача или бедняка, на художника, актера и на тысячу других типов… Например, людей типа моего отца. Но здесь все они словно одеты в униформу – форму горнолыжников. И все выглядят одинаково. Вы ищете садиста, который убивает только ради удовольствия, которое он при этом испытывает. Тысячи молодых ребят моего поколения видят смысл жизни исключительно в наслаждениях. Разумеется, не обязательно они находят его в таких экстравагантных выходках, как ваш хохочущий приятель. Мистер Стайлс как-то написал очень интересную статью на эту тему – о презрении наших современников к закону и порядку, об отсутствии моральных норм, о бесцельности их жизни. Но как определить их здесь? Все они похожи друг на друга – у всех одинаковые костюмы, одинаково здоровый вид, холодный и жестокий, как снег или лед.

– Мы пытаемся найти преступника, прислушиваясь к смеху людей, – сказал я.

– А я думала найти его по клейму, которое должно было гореть у него на лбу.

– По какому клейму?

– Клейму преступника, – сказала Лаура.