Вскоре Вольский с сопровождавшими его офицерами и я со своим помощником майором Савчуком и старшим лейтенантом Иваном Бохоровым, моим адъютантом, сели в машины и взяли курс на Решетиловку, где размещался один из передовых пунктов связи штаба главкома. Мы надеялись узнать, как можно проскочить к своим. Парсегов и Лозовой-Шевченко должны были присоединиться к нам несколько позже.
По дорогам следовали разрозненные подразделения, оторвавшиеся от своих частей обозы, тыловые учреждения. Обстановки, как это часто случается при отходе, толком никто не знал.
Недалеко от Решетиловки мы наткнулись на обоз 297-й стрелковой дивизии. От одного из командиров узнали, что в Решетиловку начали прибывать машины штаба 38-й армии. Это меня чрезвычайно удивило: ведь штаб, по нашим сведениям, был отрезан войсками Клейста вместе с правофланговыми дивизиями армии. Как он оказался здесь, на левом берегу реки Псел?
В Решетиловке мы с трудом разыскали пункт связи штаба главкома. Здесь нас огорчили: все дороги, по которым можно было бы добраться до штаба фронта, уже перехвачены противником. Нам передали приказание главкома направления — до особого распоряжения задержаться в Решетиловке и заняться наведением порядка в выходящих из окружения войсках и организацией обороны этими силами. Немедленно приступаем к выполнению приказа. Генерал Вольский выехал в район, где должны были сосредоточиваться две танковые бригады, перебрасываемые с левого фланга армии, а я начал разыскивать штаб 38-й армии. Мне указали на хату на окраине Решетиловки. Здесь я и нашел начальника штаба 38-й армии генерал-майора Виталия Николаевича Символокова. Мы с ним в тридцатых годах учились в Академии имени М. В. Фрунзе. Но пришлось временно забыть о старой дружбе. Я довольно сурово стал допытываться, почему штаб оказался в отрыве от своих войск. Символоков заявил, что штаб вышел из окружения не один. Вместе с ним прорвались 297-я стрелковая дивизия во главе с полковником Г. А. Афанасьевым и часть сил 37-й кавалерийской дивизии полковника Г. М. Ройтенберга. Остальные части кавдивизии и 97-я стрелковая дивизия полковника Ф. В. Мальцева, как потом выяснилось, отошли на правый берег реки Сула и заняли там оборону. Командующий фронтом 13 сентября подчинил их командующему 26-й армией.
Генерал рассказал, что самым трудным при выходе из окружения оказалось форсирование реки Псел.
— Переправочных средств никаких, а немцы прочно захватили все мосты. У нас колонна машин и подвод. Что тут делать? Решили ночной атакой захватить переправу. И захватили. Враг бесновался, но мы удерживали мост, пока не прошел последний боец. А потом взорвали его.
Сейчас штаб армии организует оборону на реке Псел, но сил пока очень мало. Символоков смог выставить лишь небольшие заслоны до села Великая Богачка, а дальше фронт прерывался. Таким образом, направление на Полтаву с северо-запада оставалось открытым. Штаб главкома направления и командующий 38-й армией принимают все меры, чтобы залатать бреши в линии фронта.
Мы обсудили, как лучше расставить войска. После этого я с разрешения маршала С. К. Тимошенко выехал в штаб направления, расположенный вблизи Полтавы. Там меня ознакомили с последней оперативной сводкой. Она была мрачной. Только основные силы 37-й армии в районе Киева и 26-я армия, занимавшая оборону по Днепру южнее и юго-восточнее города, продолжали еще прочно удерживать рубежи. В полосах обороны 21-й, 5-й и правофланговых дивизий 37-й армии наши войска под натиском превосходящих сил противника медленно отходили. Сплошного фронта уже не было, разрывы между армиями и корпусами увеличивались, и в них устремлялись вражеские соединения.
Армии северного крыла фронта напрягают все силы, чтобы сдержать противника на реке Остер. Жаркие бои идут за Нежин. Западнее этого города между Козарами и Козельцом фронт прорван, и в брешь вклинились соединения 6-й немецкой армии, которые в районе Кобыжча перерезали железнодорожную линию, связывающую Нежин с Киевом. Правофланговые соединения нашей 37-й армии отбивают атаки пехотных дивизий противника, наступающих вдоль шоссе Козелец — Киев. Враг старается обойти открытые фланги 5-й и 37-й армий. Отдельные соединения 5-й и 21-й армий уже несколько раз попадали в окружение. Командующий 21-й армией генерал-лейтенант В. И. Кузнецов доносит, что три его дивизии — 187, 219 и 117-я — с трудом сумели пробиться из кольца. В ожесточенных боях наши соединения тают. По существу, войска фронта отрезаны. Армии, давно не получавшие пополнений, теряют последние силы. 40-я армия, к примеру, насчитывает сейчас всего около пяти тысяч активных штыков, сотню орудий и десяток танков. Не лучше положение в 5-й армии. В дивизиях ее 31-го стрелкового корпуса, которым продолжал командовать генерал Н. В. Калинин, осталось в строю меньше двух с половиной тысяч активных штыков. И все же этим ослабленным соединениям каким-то чудом удается удерживать почти семидесятикилометровый участок фронта.
Мне показали донесение Кирпоноса в Генштаб и главкому направления. Оно заканчивалось словами:
«Фронт перешел к боям в условиях, окружения и полного пересечения коммуникаций. Переношу командный пункт в Киев, как единственный пункт, откуда имеется возможность управления войсками. Прошу подготовить необходимые мероприятия по снабжению армий фронта огнеприпасами при помощи авиатранспорта».
У меня защемило сердце. Возможностей добраться до штаба фронта становилось все меньше.
Утром 16 сентября меня вызвали к главкому направления. В кабинете находились С. К. Тимошенко и член Военного совета направления Н. С. Хрущев.
— Ну что, по-прежнему рвешься к своим? — спросил маршал.
— Так точно. В такое тяжелое время я обязан быть в штабе фронта. Поскольку все пути перерезаны, прошу разрешить вылететь самолетом.
Глядя на меня с явным одобрением, главком заговорил об обстановке на киевском направлении. Оперативное положение войск фронта с каждым часом ухудшается. Противник вчера находился в двух-трех десятках километров от штаба фронта. Вот-вот может полностью нарушиться управление войсками.
Медленно потирая пальцами виски, словно утихомиривая боль, маршал сказал:
— Сейчас мы делаем все, чтобы помочь фронту: стягиваем на Ромны и Лубны все силы, которые смогли собрать, в том числе усиленный танками кавкорпус Белова и три отдельные танковые бригады. Через несколько дней к нам подойдут дивизии Руссиянова и Лизюкова*. Этими силами мы попытаемся пробиться навстречу окруженным войскам фронта. Мы отдаем себе отчет, что разгромить две прорвавшиеся фашистские танковые армии мы не сможем, но создадим бреши, через которые смогут выйти окруженные войска. Вот цель наших ударов. Мы уверены, что в создавшейся обстановке Верховный Главнокомандующий разрешит Юго-Западному фронту отойти к реке Псел, поэтому и решили отдать сейчас приказ на организацию выхода из окружения. С минуту главком молча ходил по комнате.
— Сегодня же мы снова попытаемся переговорить с Москвой. Я надеюсь, что нам удастся убедить Ставку. А пока мы будем вести переговоры, Кирпонос и его штаб должны воспользоваться тем, что у противника еще нет сплошного фронта окружения.
Мне показалось, что после этих слов маршал словно сбросил с себя груз последних сомнений. Его выразительное лицо смягчилось, глубокие морщины на лбу разгладились. Чеканя слова, он продолжал:
— Доложите, товарищ Баграмян, генералу Кирпоносу, что в создавшейся обстановке Военный совет Юго-Западного направления единственно целесообразным решением для войск Юго-Западного фронта считает организованный отход. Передайте командующему фронтом мое устное приказание: оставив Киевский укрепленный район и прикрывшись небольшими силами по Днепру, незамедлительно начать отвод главных сил на тыловой оборонительный рубеж. Основная задача — при содействии наших резервов разгромить противника, вышедшего на тылы войск фронта, и в последующем перейти к обороне по реке Псел. Пусть Кирпонос проявит максимум активности, решительнее наносит удары в направлениях на Ромны и Лубны, а не ждет, пока мы его вытащим из кольца.
