- Пей, - повторили безучастно. - Каплю прольешь - петля.
- Запить бы... - позволил себе реплику Игорь.
- Это да. - И густо запенилось в чайной кружке шампанское, стекая с краев ее на клеенку кухонного стола.
За вторым стаканом последовал третий, за третьим еще два, но, как осилил их, Игорь уже не помнил. Не помнил он и дальнейшие события, а было так:
Стараясь не испачкаться, Коля-Мамонт выдернул наружу рубаху бесчувственного гостя, надел на него пиджак задом-наперед, аккуратно, впрочем, застегнув на спине пуговицы. Затем же, принеся с лестничной клетки старую швабру, легко отломил от нее истертую, измочаленную щетку. Достигнув таким образом подобия кола, продел его в рукава пиджака, и раскрылись руки безвольные Игоря, как крылья у птицы.
Дождавшись, когда забытье начало отступать и гость предпринял инстинктивные попытки передвижения к свободе, друзья, нахлобучив на него мятую соломенную шляпу с пришпиленными к ее тулье гвоздиками, вывели жертву на улицу. И крякнули удовлетворенно, глядя, как странное крестообразное существо, вихляя и спотыкаясь, напоминая прохожим ожившее чучело, тронулось в слепой и неведомый путь свой, должный, по коварным расчетам Коли-Мамонта, закончиться в вытрезвителе: чучело брело аккурат к отделению милиции, так что финал такого маршрута никаких положительных перспектив Игорю не сулил.
Подняв голову, в окне на третьем этаже Алексей увидел лицо Марины.
- Ну, как там зрители на галерке? - перехватив его взгляд, спросил Коля-Мамонт.
- Наблюдают, - ответил Алексей хмуро.
- Н-да? Ну так иди, присоединись. А я потопаю... Дельце у меня сегодня. Хватит радостных забав. Бывай.
- Спасибо.
- Чего там... Хоть улыбнулся сегодня - в кои-то веки... Иди-иди, ждет тебя баба, верняк. А я нашего распятого проконтролирую, чтоб куда надо доплыл.
И он, Алексей, пошел обратно, к Марине. Шел без воодушевления, зная, что ждет его, угнетенный определенностью этого знания...
Он и хотел, и не хотел близости с ней; случайная их встреча так и осталась случайной для него по самой своей сути, но хотелось женщины, хотелось разрушить монотонность бытия и одиночества, разорвать замкнутый круг окружавшего его мирка, в который он заключил себя сам - пусть против своей воли, на голом решении, с маетой по прежней разгульной жизни, но навсегда и не иначе - так было приказано.
И он поднялся туда, наверх, на третий этаж. Скучно раздумывая о том, что, может быть, для полного несчастья надо еще и жениться... Это - тоже продолжение той работы, в которую он втянулся, тот же конвейер. Но это и способ выжить, ибо не желающий служить конвейеру будет смят им.
А через неделю домой к нему пожаловал незнакомец. В скромном, но складном костюме; лицо грубоватое, с крупными чертами; взгляд - сонливо-ироничный...
- Я - отец Марины, - коротко представился он с порога, глядя мимо Алексея и морщась, - словно с каким-то заранее укрепившимся отвращением к собеседнику.
Прошли в комнату.
О родителях Марина не говорила ничего, разве что констатировала их существование, как данность. Алексей тоже разговора о них не заводил, да и не в его характере было допытываться о том, о чем, чувствовал, рассказывать ему не хотели. А она не хотела... Это он уяснил сразу - по интонации ее, скороговорке с резкой переменой темы. Теперь же секрет недомолвок раскрылся: ни Алексей, ни Маринин папа симпатий друк к другу испытывать не могли, поскольку служил папа в милицейских начальниках, о чем кавалера дочери, имеющего основательное уголовное прошлое, уведомил с многозначительной неприязнью.
- Зла тебе не желаю, добра тоже, - сказал он, продолжая кривиться гадливо. - Чего там с Игорем у них вышло, не знаю и знать не хочу. А ты парня подставил, как сволочь... - С силой сжал кулак. - Но ладно, забудем, проехали. Теперь так... Они разберутся. Сами, понял? А ты по своей дорожке иди, на чужие не забредай...
- Разберутся? - спросил Алексей утвердительно, испытывая озноб неудержимой ненависти.
- Да. С гарантией. И еще гарантию тебе дам: пойдешь против меня...
- Уже иду, - сказал Алексей, поднимаясь. - И если через три секунды не испаришься, ни одна гарантийная мастерская тебя в починку не примет...
Вечером того же дня Алексей Монин, ранее неоднократно судимый, нарядом милиции был препровожден в отделение, где ему сообщили, что задержан он в связи с поступившим заявлением гражданина Кузохина Игоря Мартыновича, студента, в отношении которого им, Мониным, совершены злостные хулиганские действия.
Через трое суток, дав подписку о невыезде, Алексей вернулся домой. Не заходя в комнату, из прихожей, где висел приколоченный к обшарпанной стене коммунальный телефон, позвонил Марине. Отозвалась не она, а ее милицейский папа.
- А! - сказал папа с радостным удивлением. - Вот и хулиган объявился... Ну, как настроение, хулиган? - И, не дожидаясь ответа, продолжил: - Могу тебе, кстати, его, настроение-то, поднять: заявление свое гражданин Кузохин согласен забрать обратно... Согласен, понял? Марину позвать? Что ж... - Голос зазвучал глуше: - Иди, дочка, тебя...
- Леша... - донеслось на каком-то прерывистом всхлипе, - я... - Она замолчала, видимо, дожидаясь, когда выйдет из комнаты отец. - Леша, милый... пойми меня правильно: все сложилось очень непросто... Мы должны забыть... то, что было... Должны.
- Как?! - вырвалось у него с болью и недоумением.
- Да. Должны! - на выдохе повторила она.
- Ты... за меня, что ль, боишься? - Он внезапно даже обрадовался такому своему предположению. - Да отобьемся, не дрейфь, чего там...
- Я не хочу и не буду тебе объяснять, но... Мы квиты с ним, с Игорем... Мы...
- Да скажи толком! - перебил он с яростью. - Мы, вы...
- У нас не выйдет с тобой, Леша, - тихо произнесла она. - Не выйдет... Отец... ну... он прав.
Он мог бы еще расспрашивать, выяснять причины, подоплеку ее слов, всякое разное, но делать этого на стал. Скука обморочная одолела и усталость.
Повесил захватанную жирными пальцами коммунальных хозяек трубку на вилку рычага, ковырнул пальцем рассеянно лоскут облезлых обоев, исписанных телефонными номерами, и отправился в свою комнату.
“То ли я рехнулся, то ли она... - размышлялось лениво и равнодушно, будто бы о чем-то мимолетном и давнем, уже навсегда и ничего в судьбе не решавшем. - То ли папаша-чародей накудесничал... А может, гражданин Кузохин свой козырь про запас имел... Тьфу ты, бывает же...”
Вспоминалось с апатией: сегодня надо идти на завод... Ударным трудом отстаивать свое право на пребывание в обществе. И следом стены КПЗ вспомнились: бетонные, в рябчатых потеках масляной краски... Неотступно знакомые. Во всех КПЗ, что ли, они такие? Э, осенило, да на заводе же в раздевалке - точь-в-точь... А он-то все соображал: откуда они, словно бы недавние, или из сна, или из яви, в суете промелькнувшей?
Нет, идти на завод не мог. Просто не мог. И объяснений тому не находил - вздор, да и только. На себя же злился и взвинчивался, а все равно знал в глубине убежденно: не пойдет!
Отправился к Коле-Мамонту.
Коля как раз садился за завтрак: пол-литра, шпроты, головка чеснока, лук и - почему-то - ананас.
Выслушав Алексея, Коля, аппетитно чавкая, пустился в комментарии.
- Насчет меня, значит, ни гу-гу? - уточнял он, подцепляя вилкой со дна консервной банки масляное рыбное крошево. - Ну, ясен Божий мир: пугнуть тебя хотели, матч-реванш... А баба - скуксилась, матрешка. С другой стороны, - дополнил он глубокомысленно, -там - семейка... С традициями, усекаешь? И расклады там, Леха, темные, навроде как в зоне, пока самолично не прокантуешься, хрен до чего допрешь. А вдруг и сломал ее батя, как нас ломает, да и девка - кость хрупка...
- Как бы вот я не сломался... - неохотно произнес Алексей. - На работу вроде как надо, а ноги, вишь, не идут... Ну никак!
- А это, как против проклятой лечение, завод твой... - Коля кивнул на бутылку, финкой полосуя ананас. - Вот я однажды... хоть и на воле, а год трезвенником, с ампулой, бродил, деньги откладывал; все, думал, завязка мертвая, скоро миллионером буду, верняк. А поди ж ты - пошел раскрут, да еще настроение... и хлебнул! С ампулой. Откачали. А уж как откачали, ради чего дальше страдать?.. Понеслось! - Он обреченно вздохнул. - Бери овощ, закусон богов... Так и ты. Да и сдалось тебе в фраерах околачиваться?.. Не твое. Мука одна.
