Для чего же нужен был так и не пришедшему дяде Павлу этот клочок бумаги? И что означает он? Не клад же, так, ерунда, наверно...
Поселок находился неподалеку от города, он, Алексей, бывал в нем. Знать бы раньше - наведался, посмотрел бы, что за валун. Но не пробуждалось сознание, не звало к действию, а теперь времени нет, кончилось оно - время забав и бездумья.
Домой он вернулся к вечеру. Тетка, порядком уже захмелевшая, сменила навязчивую ласку на высокомерное снисхождение.
- Прошатался до ночи? А мне стелить? Ну-ка... Вон топчан под яблоней, одеяло... Сам давай устраивайся, не маленький, здоровенный лобище... Собирать тебя завтра еще весь день!
Завтра?!
- Почему завтра?! - вырвалось у него с ужасом. - Три дня еще до сентября...
- Завтра, - отрезала тетка и ушла, плотно притворив дверь в дом.
Он лежал на топчане, словно окаменев. Лежал долго. А потом расплакался. Беззвучно, всем нутром. Звезды ходили хороводами в глазах, мысли были ни о чем, и вспоминалось лишь сегодняшнее утреннее море - светлое, обновленное и тихое. Вспухал и мягко опадал песок под ногами, солнечные змеи переплетались, уходя в синь глубины, и он тоже шел за ними как зачарованный.
Нет! Он встал, отогнав подступающий сон. Сон означал покорность. И если он заснет, то завтра, утром, будет бесповоротно поздно. Он подчинится. А разве так поступали сильные, прекрасные люди, о которых он читал, которыебыли маяками в его ночи?..
Нож у него был. Настоящий немецкий штык. Завернутый в тряпицу, хранившийся под скатом крыши. Вот он - грозно-тяжелый, остро отточенный.
Он сунул его под цветастую подушку. Затем спеленал шерстяное одеяло в тугую скатку - пригодится.
Дверь в дом была заперта на внутренний крючок, но с крючком он справился легко, поддев его через щель заржавленным обломком ножовочного полотна.
Вошел, чутко прислушиваясь к дыханию спящих, раскрыл шкаф. Свет луны резко и бело отразился в зеркале, укрепленном на тыльной стороне дверцы.
Замер на миг, ощущая не страх, нет - ожесточенное, расчетливое спокойствие умелого вора. Вытащил лежавший в самом низу старенький рюкзачок, взял свой свитер, куртку, пару носков и белье. Собрал со стола продукты. Методично и тихо. На тумбочке лежали часы узколицего, мутно зеленевшие фосфоресцирующим циферблатом. Он прихватил и их, украв в первый раз, но так, словно бы крал до этого все время. Не колеблясь. После, обшарив пиджак благодетеля, выгреб все деньги - шестьдесят рублей с мелочью. Раньше такая сумма показалась бы ему сущим богатством, теперь же - мелочью, бумажками, необходимыми, чтобы поддержать свою маленькую жизнь, не унижаясь перед жизнью большой.
Постоял, раздумывая: все ли? Кажется, да, все.
Не скрипнув половицей, ступая с пяток на кончики пальцев, пригнувшись, прошел в горницу. Выпил кринку козьего молока - не хотел, но выпил. Впрок.
У ворот задержался. Знакомый двор, погруженный в ночь, обрел отчужденные черты. Три мазанки размыто белели в отдалении. Захотелось снова плакать. Но с этим он справился. К тому же надо было спешить. Через шесть-семь часов проснется тетка, и, как только ею будет осознан его побег, город станет ловушкой. Он должен успеть... Он должен сделать все, чтобы воплотилась дремлющая его мечта, властно пробудившаяся сегодня и позвавшая прочь отсюда. Он обязан как-то попасть в порт и сесть на корабль. И в трюме приехать в какие-нибудь расчудесные страны, где тоже обязательно будет море, и скалы, и крабы, но только все лучше, и люди лучше, и уже там он будет всем обязательно нужен.
В тени уличных деревьев он пробрался к набережной, нырнул в кустарник, заполонивший приморский газон, и, укрываясь в нем, начал пробираться к порту. А когда подобрался близко, застыл, пораженный внезапным открытием: совершить задуманное оказалось невозможным. Днем порт выглядел иначе - доступным, шумным. Ночь же беспристрастно обозначила все выверенные его границы.
В порту сиял свет, высветляя подходы к сетчатой ограде, вдоль которой далеко не бесцельно прохаживались какие-то люди. Корабли стояли далеко, и море вокруг них тоже ровно и продуманно освещалось, а пограничные прожекторы, бороздившие небо, вдруг неожиданно и коварно бросали свои лучи то на воду, то на берег.
Занимался ранний рассвет; улицы серели, пустыми и равнодушными глазницами смотрели окна домов, море казалось холодным и жестоким.
Он натянул куртку, привстав из-за куста.
- Ты... что тут делаешь, мальчик?
Милиционер вышел словно из ниоткуда, из камня домов и зыбкой полутьмы, уверенно направившись к нему. Красное, синее, черное. Околыш, китель, сапоги. Его цепкий взгляд ухватил рюкзачок:
- Куда собрался? В Грецию, поди? Или в Турцию?
Алексей ловко поднырнул под расставленные руки, а после, подгоняемый нудно повисшей в воздухе трелью свистка, долго бежал по переулкам. Ужас давил его; ужас и ненависть - что он сделал этому милиционеру, что?!
У кинотеатра стояла грузовая машина. Двигатель работал, шофер, взобравшись на бампер, ковырялся под раскрытым, как гигантский клюв, капотом.
Он прислонился к стене дома, вдавившись в нее, затем короткими прыжками, приседая, подобрался к кузову, закинул в него рюкзак и, подтянувшись, перевалился через борт. Затаил дыхание. Сейчас шофер заглянет в кузов, обязательно заглянет - ведь он так неуклюже громыхнул башмаком по дощатому настилу, так неудачно!
С тяжелым лязгом замкнулся замок капота. Чиркнула о коробок спичка - водитель закурил. Хлопнула дверь. Заверещали шестерни стартера. Машина содрогнулась на месте, крякнув сочленениями железа и - поехала.
Уцепившись пальцами за ромбики решетки, отгораживающей заднее стекло кабины, он, подтянувшись, увидел стриженый затылок шофера, серую шерстяную кепку и огонек папиросы. Потом, привалившись в изнеможении к борту, сжался, глядя на проносившиеся мимо дома и деревья.
Выехали за город, началось шоссе с голыми степными обочинами; затаенно полыхнуло солнце из-за далекого пригорка, и тут к нему пришла вязкая, безнадежная усталость. И он заснул.
Больно бился висок о железную петлю застежки рюкзака, ныла нога, распором поставленная к борту, но дрема оказалась сильнее тряски и неудобств.
Проснулся от надсадного, с хрипом, рева мотора; старый грузовичок с трудом взбирался в гору по крутой грунтовой дороге. Вокруг стоял лес. Машина тяжко дернулась - водитель включил нижнюю передачу. В этот момент мелькнул дорожный указатель со знакомым названием поселка.
Чисто интуитивно, мало что соображая одуревшей от случайного сна головой, он перевалился через задний борт, ухватив под локоть рюкзак, и спрыгнул на дорогу. Упал, перевернулся в пыли и юркнул в упругие заросли кизила, больно хлестнувшие по лицу розгами веток.
Когда он протер саднящие веки, разболтанно вихлявшийся кузов машины уже скрывался за гребнем подъема.
Неподалеку нашел родник. Умылся, съел кусок хлеба, полежал на траве.
Утро постепенно набирало силу, солнце начало припекать, пора было идти. Но куда?
Он вспомнил дорожный указатель, следом - бумагу с планом, где обозначался тот же самый поселок. Задумался. Пойти разведать, что там находится? А собственно, что еще оставалось делать? В порт, теперь это ясно, не проникнешь. В город нельзя - там его ищут. Ну что же, он пойдет по маршруту, начертанному на бумажке. Неизвестно, на что надеясь, но пойдет.
Холмистым лесом он обогнул поселок. Дорога, указанная на схеме как основная, была давно заброшена: порой на нее наступали кустарник и колючая трава, иногда она ныряла в разломы выветренных скал, теряясь в них, переходя в едва приметную тропку.
Когда-то здесь шли бои. Прошло уже одиннадцать послевоенных лет, но еще не ушли в землю стреляные гильзы, дырявые каски; из-под россыпи камней он вытащил прогнивший остов автомата, сразу отбросив его в сторону. Такие находки не удивляли: снаряды, патроны, части оружия - он и другие мальчишки обнаруживали в округе частенько, относясь к ним с равнодушием, как к лому.
