Так уж сложилось издавна, что и в радость, и в беду наш первый, самый доступный и безотказный "помощник" - чарочка-другая. Практически все летчики - участники испытаний КС в Багерове, за исключением, может быть, лишь Казьмина, тянулись к ней, не теряя, впрочем, меры. "Помогал" им и Ефимов...
Были летчики, для которых тяга к вину стала болезненной и смертельно опасной. Она погубила выдающегося летчика Николая Иосифовича Горяйнова. Одно время, после окончания Школы летчиков-испытателей в 1953 г. он работал в ЛИИ. Говорили, что он не поладил с начальником летной части Ю. Н. Гриневым и в 1955 г. перешел в ОКБ
В. М. Мясищева. Его однокашник по Школе летчиков-испытателей
В. П. Васин уточнял: «Причина перевода Горяйнова была самой обыденной. Шустрый был! Первый из нас, из вновь пришедших в ЛИИ в 1953 г., вылетел на Ту-16. А тут как раз мясищевцам летчик понадобился. "Кто из молодых на тяжелых летает?" "Горяйнов!" Так он и попал к Мясищеву...».
В ОКБ Мясищева Горяйнов достиг необыкновенных высот. Здесь он первым выполнил дозаправку в воздухе на бомбардировщике 3М, а затем впервые поднял в воздух уникальный самолет М-50. Заканчивал он свою карьеру испытателя в ОКБ А. Н. Туполева. Планировалось, что именно он будет первым поднимать и Ту-144, и Ту-154... Талантливый летчик, он многого не сумел сделать только потому, что оказался во власти болезненного пристрастия, с которым не смог побороться. Как за несколько лет до него с этой бедой не смог справиться другой летчик-испытатель ЛИИ В. Н. Юганов. Летчик был первоклассный, сильный, смелый беспредельно. Двумя орденами Красного Знамени он был награжден за участие в боевых операциях на реке Халхин-Гол, а также в обороне Москвы. Он провел полные заводские испытания десяти опытных машин. В 1944 г. на одном из самолетов поставили винт большого диаметра для увеличения тяги. В линии полета концы лопастей винта задевали за землю. Казалось, на нем летать невозможно? А он успокоил: "Слетаю!" Он отрывал машину с большими углами атаки и садился точно так же. Работу выполнил и результаты получил словно играючи. Это был летчик, который умел и стремился летать. Но мог и похулиганить - особенно когда выпьет...
Все его любили, и у него всегда находились заступники. Однажды Юганов прилетел на аэродром ЛИИ на Ли-2, и с ним произошло необычное. Он зашел на посадку и, не попав на полосу, ушел на второй круг. На втором - все повторилось, и он приземлился лишь с третьей попытки. Машина выкатилась на траву, и к ней устремились механики и те, кто был рядом с ними. Срочно подъехал также Д. С. Зосим. Никто из самолета долго не выходил. Наконец, его дверь открылась, появилась стремянка, и по ней с трудом "сошел" на землю пьяный "в дым" Виктор Юганов. "Витя, так Вы же пьяны?" - удивленно обратился к нему Зосим. Не дослушав его слов, Юганов отвернулся и поспешил под стабилизатор. И тут кто-то из сочувствовавших с легким укором заметил Зосиму: "Данила Степанович, вот видите, от Ваших слов Витю тошнит...".
Погиб он обидно. Пьяный провел ночь на огороде. Схватил воспаление легких, потом туберкулез и умер из-за этого...
Многие летчики грешили чрезмерными возлияниями. И на разных стадиях состояния здоровья оно проявлялось у них по-разному. Один из наших героев в пору гусарского расцвета мог выпить сегодня грамм 800, а завтра лететь на испытания самолета. Но пришел возраст, и ему достаточно было уже 100 - 150 г, чтобы он становился почти неуправляемым. Это болезнь общая. Есть, правда, летчики, вообще не пьющие, даже у нас. Хотите верьте - хотите нет... А у американцев некурящие и непьющие летчики-испытатели - это норма...
Анохин любил посидеть лишь с ближайшими друзьями. Инициатива в этом нередко могла исходить и от него, хотя проглотить рюмку водки - чисто физически - было для него мукой. Но желавших пообщаться с ним в застолье, особенно среди нового поколения летчиков, для которых (даже для самых знаменитых уже) он оставался кумиром, всегда было предостаточно. Тянулись к нему все: и летчики ЛИИ, и летчики ОКБ, ГК НИИ ВВС, ГосНИИ ГА. Как потом стали тянуться и космонавты. Он и пьянел заметно быстрее друзей - Бурцева, Амет-хана. Вел он себя при этом, как правило, тихо-мирно.
На следующий день после любого основательного застолья, деликатнейший Сергей Николаевич обычно донимал друзей: "Я вчера
ничего не натворил?" Его успокаивали: "Ну, что ты, Сережа. Ну, что ты мог? Успокойся!" Но каждый раз все повторялось, расспросам не было конца, и успокоить его было крайне трудно. Однажды Бурцеву все это надоело, и он решил проучить друга. Дело было как раз в командировке, на испытаниях КС. Накануне выпили, а утром Анохин по обыкновению стал выяснять: "Ну, как я вчера?" "А ты что, не помнишь?" - вполне искренне и сумрачно изумился Бурцев. "Что, что?" - побледнел Анохин. "Ну, Сергей Николаевич, не знал я, что в тебе такой зверь когда-нибудь пробудится..." - недовольно покачал головой Бурцев. "Расскажи, расскажи!" - стал теребить вконец расстроенный и вскипавший Анохин. "Видишь след от бутылки? - показал Бурцев на какое-то пятно на стене. -Помнишь Цветкова Николая Петровича - штурмана гризодубовской фирмы?" "Да, помню! А что, что?", - совсем сник Анохин в недобром предчувствии. Цветков был самой колоритной фигурой на аэродроме: у него была абсолютно лысая голова, он ее зачем-то брил каждоднево, и его нельзя было не помнить. "Что случилось?" - взмолился Анохин. Бурцев не спешил с приговором: «Как же ты не помнишь такого? Ни с того, ни с сего ты схватил со стола бутылку, заорал трехэтажным: "А-а-а! Лысый, такой-сякой!.." и с размаху бросил в его голову... Хорошо, что не совсем попал...» "Ой, господи, господи", - Анохин страшно помрачнел и, не дожидаясь продолжения, бросился искать на аэродроме Цветкова. Поймав его, наконец, Сергей Николаевич обнял его и запричитал: "Николай Петрович, Николай Петрович, прости, ради бога, прости!.." Ничего не понимавший Цветков
насторожился: "Что с Вами, Сергей Николаевич? Что случилось?" "Ну, как же, - продолжал Анохин, - ребята мне все рассказали... Не пойму, как же вот так получилось вчера?.. Прости, ради бога!.." Цветков вдруг понял все и успокоил: "Да ничего не было, Сергей Николаевич. Это тебя ребята разыграли". Анохин пришел к ним мрачнее тучи: "Ну, что, нервишки покусали, стервецы?" - спросил он понуро. "Следующий раз не будешь приставать..." - виновато произнес Бурцев. "Ну, тогда давай выпьем, чтоб... успокоиться..." - облегченно предложил Анохин...
Напряжение его работы - на протяжении десятилетий - трудно себе представить. «Ведь он никогда не приходил ко мне с работы "с трясущимися губами", - говорила Маргарита Карловна. - Что бы ни произошло - он являлся петухом! Рассказывал по-деловому, как равному, как мужчине. Особо не любил дома говорить о своей работе -и по скромности, и потому, что ему это надоело в ЛИИ...».
Ясно, что в беспрерывной череде столь напряженной работы требовалась разрядка. Никто, кажется, и никогда, из тех, кому это положено было бы делать по долгу службы, не проявлял особой инициативы и выдумки в создании условий для отдыха и восстановления летчиков-испытателей. Самое доступное, но не самое безвредное средство почти всегда было у них у самих под рукой. И по пальцам можно пересчитать летчиков, которые от этого средства отказывались бы категорически.
Впрочем, есть летчики-испытатели, которые совершенно не согласны с тем, что подобного рода "разрядка" имеет хоть какой-то смысл. Один из них, не трезвенник и не алкоголик, но человек строгий и организованный, говорил мне: «Валерий Меницкий целую главу своих "Воспоминаний летчика-испытателя" посвятил выпивке и утверждает, что она необходима для снятия стресса. Это чушь собачья! Те, кто так снимали стресс, очень быстро уходили с летной работы - по тем или иным причинам. Уникальный человек Анохин: он мог пить и летать. Но другого такого я не знаю!»
