Когда были созданы четыре пилотируемых аналога КС, к их испытаниям привлекли летчиков-испытателей ЛИИ. А когда на них установили соответствующую аппаратуру, к этой работе подключился и Павлов. Причем работа в Багерове была более интенсивной. За жесткую требовательность Цыбин получил у летчиков прозвище "Давай-давай" и даже "Дьявол"... Впрочем, они прекрасно понимали, сколько (и каких!) начальников было над ним самим.
Узнав, что я пишу книгу об Анохине, Павлов загорелся: "Ой, это ж легенда! Этот человек был рожден, чтоб летать! И отдавать себя от начала до конца - только полету! Я даже не знаю, с кем его можно сравнить. И летчик, и человек - великолепный... Нас связывали дружеские отношения, и у меня самые добрые и светлые воспоминания о нем. Очень интересной личностью был Амет-хан. Но это совершенно другой человек. Безусловно мудрый, своеобразный. Но он не был так грамотен, так начитан, как Анохин. Бурцев - врожденный летчик, человек прямой, надежный, открытый - многое роднило его с Анохиным. Казьмин же человек далеко не простой, сложная личность...".
Павлов никак не отбил у Казьмина его награды, а получил свои, и заслуженные... Эта работа, никак не рядовая, конечно, но и не самая выдающаяся, была, пожалуй, единственной, столь высоко (и справедливо высоко) оцененной. Испытателям, отнюдь не
избалованным столь щедрым, в целом, вознаграждением, жаловаться на этот раз было грешно. Говорят, щедрость (и звание Героя, и Сталинская премия) исходила от самого Сталина... Ясно было, что связано это было и с тем, что работу курировал Л. П. Берия, а прямым участником работ, отвечавшим за систему управления "Кометы", был его сын, Серго Берия.
Дипломы лауреатов Сталинской премии героям вручали вместе с деньгами - 50 тысяч рублей каждому. В торжественном зале нетрудно было обнаружить крутых ребят из КГБ, и Амет-хан предложил Бурцеву: "Слушай, скажи им, пожалуйста, что мы - обеспеченные и хотим отдать деньги на детские сады, ясли, детские дома... Я боюсь что-нибудь перепутать по-татарски...". Бурцев подошел к подполковнику КГБ и изложил общее пожелание. Подполковник посмотрел строго и ответил резко: "У Сталина есть деньги - и для детей, и для вас. Забирайте,
и - поменьше разговоров!" Получив дипломы и деньги, друзья оставили их на столе и пошли покурить, надеясь, что деньги эти все-таки, заберут детям... Вернулись - деньги на месте. Попереживали и пошли "отмечать"...
Деньги, конечно, не были лишними и для награжденных. Семейная жизнь только начиналась, не было особого жилья, мебели. Бурцеву тогда предложили квартиру в высотном доме на Котельнической набережной - отказался. Хотел быть поближе к работе, в Жуковском. Хотя здесь была скромная однокомнатная квартира "без удобств" - и двое детей... Не лучше было положение у Амет-хана...
После получения этой самой премии друзья поехали отметить событие к Сергею Николаевичу. Маргарита Карловна была в это время на полетах. А когда приехала домой, встретившая ее совершенно бледная домашняя работница Нюша закатила глаза: "Маргарита Карловна, ради Бога, только не орите!" "В чем дело?" - быстро накаляясь, спросила хозяйка. "Поджарили золотую рыбку Вашу! -заикаясь, доложила она. - Из аквариума...".
Маргарита Карловна, вспоминая эту печальную историю (с улыбкой, за давностью лет) заметила: "В моей летной характеристике
было записано, что я терпелива и не сквернословлю. Но тут я разбушевалась словно боцман!.." Оказалось, что Сергей и Амет сразу по прибытии домой послали Нюшу, свою верную пособницу, за выпивкой и закуской. А в ее отсутствие совершили злодейство...
Нюша была родным человеком в семье Анохиных. Она души не чаяла в их детях, и тому была своя трагическая причина. Во время войны она жила на оккупированной немцами Смоленщине. Свирепствовала жуткая скарлатина, косившая детей. У Нюши зимой умерли все три ее ребенка. Немцы сжигали трупы умерших. Но мать, скрывшая болезнь детей и их смерть, спрятала их тела в соломе у себя в сарае и схоронила с наступлением весны. Потом она уехала к сестре в Москву и оказалась в семье Анохиных. Женщину, пережившую такую трагедию и обожавшую, ставших ей родными детей Анохиных, ждали новые потери и в этой семье. Она переживала их столь же тяжело, как смерть своих детей. Наташа, дочь Анохиных, дала ей свою икону, и она искала утешение в вере...
Пока Нюша была в магазине, Амет-хан почему-то вспомнил, вслух, историю про купца, который в ресторанном загуле потребовал зажарить ему канарейку из клетки. "Чем мы с тобой - лауреаты - хуже? -обратился Амет-хан к Сергею Николаевичу. - Давай, пока Нюша ходит, поджарим этого карася!" Подходя к аквариуму, он показал на золотую рыбку покрупнее с роскошным хвостом. Вряд ли идея понравилась Анохину; он знал, что эта красавица-рыбка, прожившая в семье уже три года, значила для его жены. Но другу перечить не мог. Когда Нюша вернулась, в дымной квартире стоял запах сгоревшего. На кухне, к ужасу своему, она обнаружила: в сковородке без былого роскошного хвоста возлежал малюсенький темнокрасный комочек. В это-то время с работы приехала утомленная Маргарита Карловна. К ней бросилась перепуганная Нюша и поспешила доложить: "Это Амет поджарил Вашу рыбку".
На кухне в чаду сидели герои. Перед ними, как абсолютное алиби, рядом с нетронутой закуской стояли закупоренные бутылки. Герои ждали своей участи. Особенно испуганным был Анохин. Начал же разговор Амет-хан: "Маргош, тяжело было? Работала? Устала?" "Ага", -ответила она, действительно страшно уставшая после полетов и начинавшая отходить. "Вот видишь, что мы тут натворили", - опустил он глаза. "Ну, ладно бы - спьяну. Но вы же трезвые! Хулиганы и душегубы!" - Маргоша готова была заплакать. "Действительно, жалко рыбку, - согласился Амет-хан. - Но знаешь, главное: есть-то тут нечего..." Анохин поднял испуганные глаза только после того, как понял, что Маргоша уже готова была безмолвно посочувствовать осознавшим свою вину героям...
На полученную премию Анохины начали строить в Коктебеле, недалеко от дачи Волошина, свою многострадальную дачу... На это ушло много лет труда, и, по словам Маргариты Карловны, эта дача стоила мужу немалого здоровья.
Коктебель Анохин очень любил. Но не Коктебель последнего времени, когда там основательно были нарушены и природа, и характерная крымская старая архитектура. Обезображен был берег, пляж: отсюда на строительство какого-то завода вывозили стройматериалы с чудесными некогда камешками. Коктебель наполнился новыми людьми, переселенцами. Он был уже не тем, которым его знали Анохины в юности.
Дача в Коктебеле быстро надоела всем Анохиным. Они устали от постоянных краж в их отсутствие, но главное было не в том. Сергей-младший Коктебель не любил, а внучка Мариночка, дочь Наташи, -напротив, обожала. «Ради нее, главным образом, туда и ездили, -вспоминала Маргарита Карловна. - В свое время там охотно бывала сама Наташа вместе с друзьями - студентами иняза. Потом, когда заболела ее дочь Мариночка, это стало тяжкой необходимостью. Пятнадцать лет возила я внучку в инвалидной коляске. И дед, Сережа, -то же самое: не на пляж, не на море, с любимым аквалангом, а с инвалидной коляской и Мариной в ней "гулять" - до Узун-Сырта и обратно..." Печальное воспоминание осталось о Коктебеле и потому, что Марина, несмотря на общую заботу и усилия врачей, умерла...».
Амет-хан был самым близким другом не только Сергея Николаевича, но, пожалуй, и всей семьи Анохиных. «Он был свой, -говорила Раценская об Амет-хане. - Мы хорошо знали и любили его мать, отца. Мы были у них в Алупке. Мать Амет-хана была потрясена тем, что я, русская женщина, говорю с ней по-татарски...
Во время войны Сталин дал указание вывезти семью Амет-хана из Крыма на Большую землю. Трижды посылали к ним партизан - это я слышала от самого командира партизанского отряда, он был директором совхоза "Коктебель". Трижды никто не возвращался. И вот на четвертый раз послали новую группу - она дошла. Но дома, на окраине Алупки, под горой Ай-Петри, была лишь мать Амет-хана, и она сказала партизанам: "Уходите немедля, иначе вас схватят". Кто-то предавал партизан. Говорили, возможно, ошибочно, что это делал младший брат Амета, Имран, который был полицаем и позже сидел в тюрьме где-то в Сухуми.
