слова и продолжил: "Ты знаешь, что у меня произошло? Самопроизвольно отцепился мой "чиж" от носителя, а у меня - ни высоты, ни скорости! Мелькнула мысль: вот сейчас прямо вмажу в гору! Не погиб на войне, хотя на ней был с первого до последнего дня, где угодно, и вот погибаю сейчас, без войны, у себя, в родном Крыму!.. Поначалу двигатель никак не запускался. Потом обожгло: ты же нам столько раз говорил, что нужно делать для повторного запуска, и четко! Ясно вспомнил последовательность операций: так, так, так! И -двигатель пошел! Решали все секунды...».
Михаил Дмитриевич в самих испытаниях "Комет", которые между собой в ЛИИ называли "чижами", не участвовал. Но подготовкой двигателей для "чижей" и их отработкой занимался много. Притом назначение "чижей" он понимал гораздо шире, чем можно было представить по испытаниям "местного" значения, какими могли показаться испытания в Крыму. "Чижи" имели стратегическое значение как составная часть системы, носившей образное кодовое название "длинная палка". Конечно, при использовании обычного заряда крылатая ракета "Комета" могла решать и ближние задачи. Но главное ее предназначение было "достать" потенциального противника за океаном, куда носителям того времени (Ту-4) дальности не хватало. "Естественно", что для такой задачи предполагался ядерный боевой заряд.
Именно из-за стратегической важности программы ее курировал сам Л. П. Берия - и бомбы, и средства их доставки (Ту-4), и снаряды "Комета". Романов вспоминал, что немногих участников этой работы от ЛИИ вызвали в соответствующее ведомство и там любезно предупредили, что если кто-то узнает что-либо о том, чем они занимаются совместно с филиалом ОКБ А. И. Микояна в Дубне и совместно с КБ С. Л. Берия, отвечать будут без суда и следствия - по всей строгости. (Кстати сказать, во время одного из контрольных полетов по всему профилю, на полную дальность полета носителя был выявлен существенный скрытый дефект "чижа", который также мог стоить голов его создателям и испытателям. Во время многочасового полета носителя с подвешенной под его крылом крылатой ракетой в переохлажденной камере сгорания ее двигателя образовывалась толстая корка инея, делавшая невозможным запуск двигателя в нужный момент, при подходе к цели. В дальнейшем, чтобы устранить этот дефект, в конструкции двигателя "Кометы" был предусмотрен электрический обогрев...)
Амет-хан Султан поражал своим поведением не только в воздухе, но и на земле. Цыбин вспоминал такой случай. Дул сильный ветер. После полета Анохина и его успешной посадки с "хорошим" боковиком на посадку заходил носитель Ту-4. Предстоял теперь второй полет "Кометы" с Амет-ханом на том же носителе. Ту-4 садился не на грунт, а на специально для него построенную двухкилометровую полосу, выложенную металлическими перфорированными пластинами. Чтобы уменьшить снос, командир корабля несколько накренил машину, но не успел выравнять, и при посадке сорвало покрышку с одного из колес шасси. Свидетелем этого происшествия был заместитель Л. П. Берии по вопросам создания новейшей техники, которые тот курировал в высшем руководстве, Борис Львович Ванников, начальник всемогущего ПГУ. Несмотря на то, что все обошлось относительно благополучно - машина не выкатилась с полосы, и единственной потерей была шина, Ванников, как вспоминал Цыбин, стал кричать, материться, потребовав к себе и без того расстроенного летчика. Отчитывал он его громко, и в общем-то безосновательно, к тому же в присутствии Амет-хана, готовившегося ко второму полету. Не выдержав, Амет-хан, подошел к Ванникову, поддерживая парашют. Нисколько не переживая за свой русский язык, как вспоминал Цыбин, летчик довольно спокойно сказал: "Слушай, Ванников! Вот если бы тебя, да твоей пузой протянуть по этой железе, я бы посмотрел, сколько от тебя кишок вылезло бы!" Ванников не без уважения посмотрел на летчика, сплюнул в сердцах, сел в машину и уехал. Тут же техники сменили колесо у Ту-4. Подвесили снаряд с Амет-ханом под крылом носителя, и работа была продолжена...
"У Ванникова, - рассказывал Бурцев, - были зловещие глаза. Я его не любил. С Цыбиным было проще, с ним всегда можно было поговорить, поделиться. С Ванниковым же достаточно было одного его взгляда, чтоб желание общаться с ним пропало тут же...".
Отношения Бурцева с Цыбиным сложились не сразу. Цыбин показался ему чрезмерно придирчивым и задиристым: "Если бы я знал, - прямо сказал Цыбину Бурцев, - я бы никогда не пришел к вам работать. И не приду в дальнейшем. Да другим скажу об этом". Цыбин искренне попросил: "Извини, если я что-то не так сказал или сделал...". Постепенно отношения их после этого явно улучшились, хотя какой-то осадок у Бурцева остался. "Вот Артем Иванович Микоян - совсем другой человек, - говорил Бурцев. - С ним разговариваешь - приятно!" Общался с ним Федор Иванович и по работе над КС, и еще раньше, когда испытывал самолет И-1. Вообще с ОКБ Микояна Федор Иванович работал особенно много. На том же И-1 летчики летали неохотно. Ссылались, в частности, на ненадежность двигателя. Но Бурцев испытывал его на летающей лаборатории Ту-4ЛЛ. На высоте 12 км, где достигалось нужное сочетание большого числа Маха и малой приборной скорости полета, он убедился в достаточной надежности этого двигателя и приспособился к его характеру. Потому убеждал Артема Ивановича в необходимости продолжения испытаний И-1, которые в отсутствие Бурцева, командированного в Багерово, практически прекратились...
У Цыбина было абсолютное доверие к Анохину. Оно естественно распространялось на Амет-хана Султана. Когда, годы спустя после их ухода из жизни, Цыбин вспоминал о ком-нибудь из них, он начинал одинаково улыбаться и светлеть лицом. Он говорил: «Анохин и Амет-хан Султан, по-моему, были беззаветно преданы друг другу. Один за другого действительно готов был идти в огонь и в воду. Сергей Николаевич во всех делах поддерживал всегда Амета, и он был ему настоящим другом. Об Анохине справедливо говорят: "человек-птица".
Надо бы добавить: очень осмотрительный человек при всей своей необыкновенной смелости. Так и Амет-хан Султан. Это просто прирожденный летчик. Он сливался с машиной, так же был внимателен и собран в работе, а о смелости его и говорить не приходится. При всем при том оба, несмотря на редкостное мастерство, знание дела, храбрость, были скромнейшими людьми. Это были родные братья в летном деле. Не мудрено, что похоже оба снимали и напряжение в работе...».
И не только они. Однажды во время испытаний КС Цыбин заметил, что один из летчиков, который в тот день должен был лететь, садился в снаряд "с запашком". Цыбин тут же отстранил его от полетов и налетел на Анохина: "Сергей Николаевич, ты же отвечаешь за них, как ты можешь допустить человека в таком состоянии к полетам?!" Оказалось, что накануне летчики отмечали чей-то день рождения, и дух торжества не успел еще выветриться. Полеты были отложены. И Анохин, переговорив с товарищами, решил, что за два дня до полетов тому, кому по очереди предстояло летать, не разрешалось прикасаться к рюмке. Тем не менее, хотя это и выполнялось свято, Цыбин попробовал искоренить "зло" в своей основе - изъять у летчиков спиртное совсем и запретил застолье вовсе - слишком велика была ответственность летчиков и его самого, находившегося в Багерове безвылазно вместе с ними около двух лет. Он был фактически первым лицом, отвечавшим за успех испытаний, поскольку являлся заместителем Василия
Михайловича Рябикова, начальника ТГУ, бывавшего там чаще остальных руководителей и чаще, чем Ванников, но все же - наездами, точнее - налетами. Однако, как вспоминал, улыбаясь, Цыбин: "Ничего у них не нашли. Ничего!.. Оказывается, у них были какие-то хитроумные тайники, где они прятали зелье. Более того, мне ни разу не удалось поймать их во время застолья..." Важно то, что в Багерове летчики сами твердо придерживались своей договоренности, и полеты из-за их состояния никогда впредь не откладывались. В конце концов, важная работа была выполнена летчиками, научными, инженерными и
