В 1960 г. уже не было старой машины Су-15 и еще не было новой Су-15. Флаттер же (без пожара) был у Анохина на Су-15 - старой.

Порою некоторые противоречия можно обнаружить даже в свидетельствах самого Анохина. Шиянов ничего не говорил о пожаре на Су-15. А Сергей Николаевич вспоминал об этом по-разному. В частности, он рассказывал Л. М. Кузьминой: "5 июня 1949 г. я взлетел на Су-15. На высоте десять тысяч метров на максимальной скорости

никакой вибрации не наблюдалось. Стал спускаться. На высоте четыре тысячи метров на скорости, близкой к максимальной, попал во флаттер. Пытаюсь выйти из этого режима, гашу скорость, снижаю обороты двигателей... Тряска не прекращается. Отключаю один двигатель -трясет! Отключаю другой - трясет! И тут вижу, по приборной доске побежали сначала искры, потом языки пламени... Пожар! Решаю покинуть самолет. Но как? Фонарь от тряски произвольно приоткрылся и его так перекосило, что катапультироваться нельзя. Отвязал себя от кресла и пытаюсь сдвинуть фонарь руками, это мне кое-как удалось. Выбрался из кабины, и новая беда - ранец парашюта зацепился за фюзеляж. Самолет падает, и я вместе с ним. Никак не могу освободить парашют. Все-таки скоростью меня сорвало и чуть не ударило о стабилизатор. Только раскрылся купол парашюта, слышу сильный взрыв... И вот ведь какие бывают в жизни печальные совпадения: приземлился я в той же самой деревушке, над которой много лет назад тоже потерпел аварию, когда испытывал самолет другого конструктора. Был тогда тяжело ранен, потерял глаз. На этот раз я сам в полной сохранности, а единственный экземпляр опытного самолета разбит... Это было большой неожиданностью и огромной потерей для КБ. Долго и тяжело переживал этот случай. Хотя все, кажется, сделал, чтобы спасти самолет...".

Вибрации самолета (в воздухе, а также - при взлете-посадке на земле) - это одна из наиболее опасных, многоликих болезней самолета. Как правило, болезни эти проявляют себя открыто, хотя нередко чтобы о них узнали, нужны особые внешние обстоятельства: резкий порыв, мощная атмосферная турбулентность, кочка или иное препятствие на полосе... Иногда болезни эти проявляют себя лишь со временем, как в живом организме, когда в нем что-то состарится, треснет на каком-то участке, а то и вовсе выйдет из строя. Природа иных вибраций, например, связана с дисбалансом ротора турбины, двигателя, проста. Они не менее опасны, чем другие вибрации, особенно если причиной их стал, скажем, отрыв лопатки турбины в полете. Но они относительно просты по своей механической сути и методам их устранения. Другие колебания конструкций обычно более сложны. Нередко их невозможно диагностировать по результатам полета или данным расчетных исследований - требуются дорогостоящие испытания на динамически-подобных моделях в аэродинамических трубах. Но даже при этом не всегда удается понять, какова природа флаттера и флаттер ли это. Не менее опасны порой вибрации типа бафтинга или так называемая "маховая тряска". Набор "лекарств" ограничен: жесткость и демпфирование конструкции, распределение ее масс, система управления. Но сочетание этих средств, доза и зона их "воздействия" чрезвычайно многообразны. Потому выявить наиболее рациональное "лечение" очень непросто - это предмет поисков научных работников и инженеров. Мало кто имел в этом отношении столь богатый опыт, как Анохин.

В том же 1949 г. Анохин вновь столкнулся с опасными вибрациями. «Тогда мне предстояло найти флаттер, - вспоминал он. -Этот режим возникает на определенной скорости: страшная тряска, создающаяся нарастающими колебаниями конструкции, в течение нескольких секунд способна разрушить машину. Программа испытания состояла в "гонке площадок" - на заданной высоте я должен был доводить машину до определенной скорости и удерживать ее в таком режиме положенное время. Машина перед этими испытаниями валяла дурака. Ее улучшили. Теперь надо было проверить, насколько эффективны эти улучшения. И вот я выруливаю на бетонную

полосу, прошу старт...

Опять предельная скорость. Гоню площадку в напряженном ожидании. И вот... легкое вздрагивание крыльев. Еще одно. Смотрю на указатель скорости. Этот момент необходимо запомнить. Это сейчас самое главное: какова скорость при возникновении флаттера. То, что он наступает, сомнений не вызывает. Уже дрожит весь самолет. Уже, как в лихорадке, пляшут крылья. Сколько времени прошло с момента наступления крайнего режима? Секунда? Амплитуда вибраций нарастает. Сколько секунд осталось до разрушения? А может, удастся уйти от опасной скорости. Надо немедленно потерять "ход". Ручку на себя. Скорость с набором высоты должна погаснуть. Но флаттер продолжается. Ручка, вырвавшись от меня, пляшет во все стороны. Я не могу поймать ее. В диком, хаотическом танце стрелки приборов. Наконец, они сваливаются с осей, на которых закреплены. Ручка по-прежнему мечется из стороны в сторону. По-прежнему мне не удается за нее ухватиться. Она бьет по руке.

Сколько же это может продолжаться? Кажется, прошло уже добрых десять секунд. Пристегнутый ремнями, я дрожу вместе со всем самолетом. Черт подери, не работают приборы, и теперь я не буду ждать, в какой момент произойдет разрушение. Однако, пока этот момент не наступил, надо бороться. И ведь есть к тому еще возможность. Можно выключить двигатель. Дотягиваюсь до тумблера и перекидываю его рычажок справа налево. Тряска продолжается. Отчаянная тряска, которую и сравнить не с чем. Ну, попробуйте представить себя сидящим на отбойном молотке, но работает этот самый молоток вне всякого ритма, хоть и с огромной частотой ударов.

Машинально смотрю на рычаг сброса фонаря. Он на месте, но тоже пляшет, словно дьявол управляет его танцем. И тут... машина перестает дрожать. Становится тихо-тихо. Так тихо, что кажется, твои уши заткнули ватой. Конец флаттера.

- Скорость погашена. Флаттер прекратился, - докладываю земле.

А оттуда слова, никак не соответствующие случаю:

- Тебя, дьявол, трясло четыре минуты...

И еще я отчетливо слышу, как кто-то облегченно вздыхает у микрофона.

- Счастливой тебе посадки.

Узнаю голос Марка Лазаревича Галлая. Что-то там ребята за меня пережили...».

Неизвестно, о какой машине идет речь, но, скорее всего о том же полете писал и Галлай. Прежде, чем привести его слова, уместно напомнить, что Марк Лазаревич Галлай был знаком с проблемой флаттера, пожалуй, лучше, чем кто-либо из летчиков. Во-первых, он сам, одним из первых среди летчиков столкнулся с флаттером на самолете СБ. Во-вторых, он изучал эту проблему как инженер и ученый. Об этом мне говорил хорошо знавший его профессор ЦАГИ Я. М. Пархомовский, крупный специалист в этой области.

Итак, вот что писал Марк Лазаревич: «Новый опытный реактивный истребитель. Испытывает его Анохин. Вот прослушивается в эфире и его глуховатый, хорошо знакомый мне голос.

- Понял вас. Взлетаю.

... Минуты шли одна за другой. Я выполнял задание: менял режимы полета, включал и выключал самописцы, записывал наблюдения в планшет. Время от времени командный пункт запрашивал меня. Внезапно в наушники ворвался голос - громкий, звонкий, какой-то, не скажу - взволнованный, но такой, в котором ясно ощущалось сдерживаемое усилием воли волнение:

- У меня флаттер! Флаттер! Флаттер! Флаттер у меня... Позывные -ни свои, ни адресата - названы не были, но я (да не я один, конечно) сразу узнал этот голос. Передавал Анохин.

Флаттер! Самый страшный вид вибраций из многих (к сожалению, достаточно многих) известных в авиации.

Анохин замолчал. Наступила долгая-долгая пауза. Наконец, ее прервал осторожный запрос командного пункта:

- Седьмой! Я - земля. Ответьте!

Снова пауза... Повторный запрос... И, наконец:

- Земля! Я - седьмой. Вибрации погасил, но в управлении что-то неладно. Тяну к вам.

Голос Анохина снова был, как всегда, тихий и глуховатый. Звонкость из него исчезла, но не исчезла смертельная опасность, нависшая над летчиком и машиной: хорошо, конечно, что она не развалилась от вибраций, но неизвестно, в каком состоянии самолет вышел из флаттера. Может быть, где-то на грани разрушения - на "последней нитке" - держатся жизненно важные части машины: узлы крепления крыла или оперения, тяги управления рулями. Как поведут они себя под действием болтанки - воздушных возмущений, всегда более сильных внизу, у земли? Не зря, конечно, сказал Анохин не "иду", а "тяну" к вам!