сказал: "Ребята, не шутите с цифрами. Вам все равно: поставить 2 или 3, а у нас вот седые волосы потом от этих цифр".
- А если б начал суетиться, может, и повредил бы в чем-нибудь?
Нет?
- Можно было, наверное. Наверное, можно было сделать хуже. Сергей Николаевич учил: "Не стыдись, если тебе страшно". Это нормальная реакция. Просто преодолей страх и работай, работай до конца...".
Слушая космонавта, я вспомнил одну историю, рассказанную мне летчиком-испытателем Л. И. Тарощиным. Как-то во время испытаний самолета С. А. Лавочкина С. Н. Анохин обнаружил вдруг, что машина не слушается рулей. Он попытался выпрыгнуть из самолета, потерявшего управление, но столкнулся с новой сложностью: "Сбрасываю фонарь, - рассказывал он позже, - а фонарь не сбрасывается, несмотря на все мои усилия - заклинило. Решил уже -все, ничего сделать нельзя: оказался в ловушке..." Но когда машина опустилась ниже по высоте, неожиданно фонарь все же слетел, и летчик тут же выпрыгнул из нее. "К концу дня, когда Сергея Николаевича привезли на наш аэродром, - рассказывал Тарощин, - мы зашли поужинать в столовую. Сидели рядом, разговаривали - несколько человек. Я вдруг обратил внимание, что у Сергея Николаевича, до того внешне спокойного, сильно и часто тряслись колени. Я спросил: "Сережа, что с тобой?" Он ответил: "Ты знаешь, мне сейчас стало страшно...".
В этом рассказе есть неясности, которые невозможно уточнить, но главное для нас не детали, которые мог запамятовать Тарощин, а суть поведения и настроения летчика, выпутавшегося из опасности; эта суть, наверное, не искажена...
Г. М. Гречко продолжал: «Я считаю, что Анохин с Кувшиновым были теми дирижерами, которые настраивали нас, солистов, чтоб мы и в оркестре хорошо играли, и чтоб каждый сам по себе свою партию до конца исполнил.
Не хотел бы идеализировать Сергея Николаевича, как и никого другого. Вот два человека: Королев делает технику, а Каманин фиксирует в ней недостатки и позволяет себе в своих дневниках учить Королева. Ясно, что идеальных людей не бывает. Ни Анохин - не идеал, ни Гагарин - не идеал, ни Королев - не идеал, ни Каманин - не идеал. Каждый имел свою силу и свою слабость...».
Вряд ли кто-нибудь, кроме родных Сергея Николаевича Анохина и его ближайших друзей, хотел бы видеть его таким идеальным, как автор. Но еще больше автор желал бы сказать о своем герое только правду. Космонавты с полным пониманием относились к тому, как иногда снимал напряжение Сергей Николаевич. «Наши недостатки, -говорили они, - являются продолжением наших достоинств. Ну, как выпрыгнуть из горящего, из разрушившегося самолета, как снять с мертвого человека нераскрывшийся парашют и прыгнуть с ним, доказывая его безопасность. Ну, что Вы хотите, чтобы он после этого пошел в консерваторию и наслаждался там тонкостями какого-то высокого "ре" в "Золотом Петушке"? Он у нас был воспитателем. Если предстоял полет - у него был внутренний запрет, а после полета - мог выпить, и правильно сделать!.. Он не был роботом, он был таким же человеком, как и мы. Он показал нам, как надо любить свою профессию, как доводить любой рискованный полет до конца, даже если шансов выжить не так много. Он же показал, что, когда "довел" до этого конца, не стыдно и себя спасать, все сделав для своего спасения. Он нас учил различать ту грань, до которой можно еще бороться, и за которой надо уже прекращать борьбу, чтобы спасти себя. Это же очень тонкая вещь...».
Чем всегда привлекал и привлекает тот же Гречко, так это независимостью суждений. Поэтому хотелось расспросить его о том, что нередко избегали обсуждать его коллеги. Я спросил: "Георгий Михайлович, Маргарита Карловна Раценская рассказывала мне то, что нуждается в какой-то проверке, она сама не уверена в том, что это правильно. Она говорила о том, что фактически Анохину дорогу к орбитальному полету перекрыл Каманин. Возможно, дело было и не в личной неприязни: запустить в космос летчика в столь солидном возрасте, да еще с одним глазом - значило принизить работу космонавта, которая в то время возносилась как вершина мужества и сложности. Вы можете сказать, насколько это верно?"
- Я думаю, что так оно и было. Может быть, не просто Каманин один. Понимаете, тут было соперничество. Ведь когда мы, та самая группа "футболистов", якобы, а на самом деле хоть и молодых, но уже достаточно опытных, проявивших себя на работе специалистов, прибыла в Звездный городок, там уже места были распределены среди военных, и они встретили нас очень неприветливо, сказав: "Ваше дело строить корабли, наше дело - летать!" Анохин в это время был на нашей стороне, уже не как военный, а как гражданский. И если запустить Анохина, надо снять какого-нибудь подполковника или полковника. Поэтому они к нам относились явно пристрастно. И, конечно, Анохин был их мишенью, потому что он был уже пожилым человеком, и здоровье его не было идеальным. Нам устраивали прямо бактериологические войны. Был случай, когда одному из наших ребят
сообщили редкий и негативный анализ: белок в моче. Тогда он при повторном анализе сдал мочу своего инструктора. И тут белок появился в моче инструктора! Когда потом вскрылось это, никто не выгнал врача за подлог... А со мной что было! Как-то вынимают меня с занятий, запихивают в изолятор. Комнату, где я жил, дезинфицируют, постель, на которой я спал - сжигают. Я не понимаю, что происходит. А у
меня, видите ли, нашли микроб какой-то там тропический, от которого я сам умру и все умрут, кто со мной контактирует. Послали меня в "тропическую медицину" - там ничего не нашли. Вот так, вплоть до подлогов и таких фокусов против нас доходило...
У американцев тогда отбирали в полет космонавтов за сорок лет, а у нас - чуть-чуть за двадцать. Тогда 56, казалось, - дико! А вот я летал в 54 года. Сейчас Гена Стрекалов слетал в 55, американец летал в 58, то есть, будучи старше Анохина. Но тогда это казалось диким. Вот такие были вещи. Что было, то было...».
Этот разговор с Гречко состоялся тогда, когда еще не были известны планы американцев посылки в космос в 1998 г. 77-летнего сенатора Джона Гленна, совершившего за 36 лет до этого, в 1962 г. первый американский пилотируемый космический полет.
Маргарита Карловна Раценская не исключала, что ее муж вызывал раздражение завистников. А сын Сергея Николаевича, Сергей Сергеевич Анохин, говорил, но без особой уверенности, что отца перед важной комиссией, то ли мандатной, то ли еще какой, даже подпоили... Я спросил об этом Гречко, и он ответил: "Могло быть! Если меняли мочу, если выдумывали каких-то тропических, смертоносных микробов, то уж поднести вовремя, выдумать предлог и пригласить отметить... Среди врачей были честные люди, которые хотели, чтоб все было чисто и достойно. Но были и такие, которые ... Это же не потому, что он был наш личный враг, а потому, что он выполнял социальный заказ своего ведомства. А так я, кстати, Каманина очень уважаю. Хотя, конечно, Каманин в наших ракетных, космических делах не так хорошо разбирался, как в авиации...".
Интересны любые воспоминания об Анохине, но воспоминания таких известных в нашей космонавтике людей, как председатель Государственной комиссии генерал Керим Алиевич Керимов, знавший не только то, что происходило на сцене, но и за ее кулисами, интересны особенно. Он рассказывал мне: «Конечно, я знал Анохина - мы же вместе работали. Знал его как летчика-испытателя. Ему очень симпатизировал Сергей Павлович, поскольку начинались полеты почище атмосферных - космические полеты начинались! И Королев все время "держал его за руку". Конструктору нужно было удостовериться, что он поступает правильно: в подготовке того же корабля "Восток", его элементов или в чем-то ином... Сергей Павлович нередко с ним советовался. Анохин всегда присутствовал на совещаниях у Сергея Павловича, и он частенько его поднимал, чтобы опытнейший летчик высказался по вопросам, в которых был для него, Королева, возможно, наибольшим авторитетом. Помню обсуждения, которые были связаны с выходом Леонова в открытый космос. Вы знаете, Королев все время советовался с Анохиным. Ведь были же сомнения, правильно ли готовить - сразу! - выход в открытый космос. Многие осторожные люди предлагали: надо сперва руку высунуть! А потом уже, в следующий раз, понимаете, вылезти из корабля. Вот в таких случаях Анохин поступал обдуманно смело, и на этот раз он настаивал, что надо выходить сразу!
