комиссию и доложил об этом Анохину. Он вновь подтвердил: "Вы будьте на месте, мы будем смотреть, как Вас использовать...". После этого Сергей Николаевич через ДОСААФ организовал парашютные прыжки в Серпухове для всей нашей команды (в ней было десять человек). С нами рядом был сам Анохин, внимательно следивший за ходом прыжков.
Когда я прошел комиссию, Сергей Николаевич возглавлял уже другой, более расширенный отдел. Павел Владимирович Цыбин руководил летно-испытательным направлением. В него входил отдел Анохина, который состоял уже не из двух лабораторий, как прежде, а из большего числа. Это был уже 1968 г. И он тогда сказал нам: "Давайте устроим теперь летную подготовку!" С этой целью мы поехали в Коломну, и там, в аэроклубе вылетели на самолете Як-18А (Пацаев, Яздовский, Никитский, Долгополов, Гречко, Волков и кто-то еще). "Теперь, - сказал Сергей Николаевич по завершении полетов, - теперь давайте двигаться по научной подготовке". Тогда была организована специальная программа - уже на фирме. Сергей Николаевич регулярно ходил с нами на занятия физкультурой. У нас в Калининграде (теперь это город Королев) есть спорткомплекс "Вымпел", с бассейном. И там Сергей Николаевич бегал, прыгал с нами, играл в футбол, тренировался на батуте, плавал. Так было до тех пор, пока медицина не сказала ему, что все-таки с одним глазом в космос - не пустят. Королева тогда уже не было, был - Мишин... Для Сергея Николаевича это было, конечно, ударом, но с другой стороны, у него наступала ясность в том, чтобы не раздваиваться: и на руководстве подготовкой других, и на личной подготовке. По-моему, это было в 1968 г. После этого он работал с нами уже только как администратор, но выезжал на все виды нашей подготовки. Я не раз бывал у него дома, на площади Восстания. Когда расформировали его отдел, он стал руководителем сектора. Новой испытательной службой потом руководил Кубасов, а вот сейчас, -продолжал Александр Павлович Александров, - ее возглавляю я. Для меня Анохин, действительно, - человек-птица. Человек
исключительной скромности. Самородок. У него ж не было высшего образования. Тем не менее, он был великолепным психологом, человеком, понимавшим по-своему любую техническую проблему, притом готовым ее решать. Он был чрезвычайно корректным человеком. Среди нас нет таких, и мы, наверное, такими не станем никогда. Я не помню, не слышал от него никогда ни одного скверного слова. Он часто употреблял фразу: "Пес его знает". Мне это очень нравилось, но я эту фразу, при всем моем желании, никак не могу применить - нужно, чтоб это в тебе было столь же органично, как в нем. Если говорить о профессии, то он действительно был нашим наставником, нашим безусловным учителем. Мы всегда держали курс на него по всем своим профессиональным заботам. Всегда думали, прикидывали, как бы он поступил в той или иной ситуации. Я помню, мы выпускали газету, и я как-то пришел к нему и говорю: "Сергей Николаевич, к Вам - три вопроса...". Один из них, наиболее памятный был такой: "Как бы Вы поступили в самой критической ситуации?" О таких его ситуациях и он нам рассказывал, и очень много рассказывали другие. Вы помните эпизод, когда он выпрыгивал в форточку на Ту-16? Он, отвечая на мой вопрос, говорил по этому поводу: "Я сам не знаю, как такое могло быть и почему я вообще выпрыгнул". Тогда он высказал одну очень интересную вещь. Он говорил, что, приказав членам экипажа покинуть самолет, он выбросил одного, другого, третьего... А для себя он тогда повторял: "Главное в этой ситуации -ничего не забыть...". Точнее, тогда он действовал, а мне, отвечая на мой вопрос, говорил: "Главное - не забыть ничего!" Вот это для меня как космонавта потом оказалось очень важным. Ведь впопыхах можно очень много напороть - все не так. А вот он тогда методически изложил, что он понимал под этим, что сначала сделать, что - потом: "заглушить" двигатели, расстегнуть привязные ремни, выйти еще раз на связь, убедиться, что не зацепился ни за что, понять свою ориентацию относительно крыла, воздухозаборников... Он говорил: "Все время надо понимать, что за чем должно идти и не терять рассудка - чтоб ничего не забыть..."
Были у нас, конечно, разговоры о страхе - есть ли он или нет его. И он говорил, что, конечно, страх есть - куда ему деваться ! Но главное - чтоб переступить, пойти и выжить. Он говорил часто: "Не думайте, что я какие-то свои поступки, о которых порой пишут восторженно, совершал во имя чего-то высшего, всевышнего. Мне хотелось выжить! Поэтому я мог разорвать ранец руками. И мог вылезти в форточку...".
Я никогда не видел Сергея Николаевича с Сергеем Павловичем Королевым. Но знаю, что Королев называл Анохина Сережа. Знаю, что он собирался посадить его в корабль "Союз"...».
- Вы знаете, что авиаторы говорили о нем: лев в небе и теленок на земле? - спросил я Александра Павловича Александрова. Он ответил:
- Я не знал этого высказывания, но это вполне соответствует и восприятию его космонавтами. Он был очень робким человеком на земле. Тем не менее, Сергей Павлович хотел сделать его шеф-пилотом космонавтов. Сергей Николаевич горячо взялся за это дело. Но так получилось, что он не слетал на "Союзе"...
- Сумел ли он проникнуть в специфику вашей работы?
- Ну, а как же! Он занимался не просто отбором космонавтов. Он ездил на все комиссии, которые занимались отбором техники. Например, я помню, мы вместе с ним поехали к главному конструктору
Г. И. Северину. Гай Ильич представил тогда новый скафандр: сейчас у нас скафандр "Сокол" КВ-2, а вот тот скафандр, примерно пятнадцатилетней давности, - это была модернизация "Сокола" КВ с разъемным поясом (как у американского скафандра). Он хотел сделать для будущего скафандра ножевой резиновый замок по поясу. Мы примерили этот скафандр, и Сергей Николаевич тоже его примерил. Потом Гай Ильич взял в руки шлем и сказал: "Ребята, я сделал теперь стекло, как сталь!" Берет шлем и бьет о край сейфа - со страшной силой. Появилась при этом лишь небольшая вмятина, и Сергей Николаевич сказал: "Да-а, силен!" Этот шлем применяется и сегодня. Скафандр же не пошел, только потому, что была сложность в герметизации разъема. Северин придумал вскоре другую конструкцию - "Сокол" КВ-2 - с молнией, и все там было уже нормально... Потом мы с Сергеем Николаевичем ездили на морские испытания, участвовали в испытаниях в барокамере. Имея опыт высотных и всяких других полетов, он везде, во все вникал - притом, работая всегда по теме, которая была ему поручена. Он не был человеком, отделенным от космонавтики, он жил ею. Я помню его техническую переписку с министерством, с другими фирмами. Он был в курсе всех испытаний, руководил ими - словом, влезал и в инженерные дела, и был настоящим, нормальным начальником отдела, который руководил летно-испытательной службой.
- Александр Павлович, а кого из друзей Анохина Вы знали? Амет-хана знали?
- Ну, как же! Однажды я его видел в ЛИИ, а второй раз, примерно в 1971 г.,- в Феодосии, куда они с Анохиным приехали на встречу ветеранов планеризма, а я - к пионерам в "Артек"... У Сергея Николаевича я встречал Громова... Я скажу так, что Сергей Николаевич считал Громова лордом.
- Так оно, в каком-то смысле, и было, наверное...
- Да, Вы знаете, с самой первой встречи у меня было действительно такое ощущение, что Громов это именно лорд: лошади, собаки... Был он лордом и в авиации...
"ОН БЫЛ НАШИМ БАТЬКОЙ...”
Говорят, не было человека, который сказал бы об Анохине плохо. При этом те, кто его хорошо знали, вспоминают не только его мягкость, сердечность, доброжелательность. Когда дело касалось разбора причин тех или иных ЧП, он становился жестким и требовательным, не теряя ни уважительности к людям, ни природной объективности.
