С осени 1861 года и до конца 1862 года Кеневич находился более всего в Белоруссии и Литве, выезжая в Петербург и Москву. Живя в Мозыре, Минске, особенно в Вильно, он общался с людьми различного социального положения и политического толка. И здесь — причиной тому как осторожность Кеневича, так и особенности источников, которыми мы располагаем, — более всего известны его контакты с людьми из «лучшего общества» — помещиками, оппозиционность которых царскому правительству выражалось в адресах, принимаемых или проектируемых на дворянских съездах. Эти белые, со страхом наблюдавшие приближение революции, считали Иеронима Кеневича своим, его кандидатура намечалась даже в состав руководящего комитета белых в Литве и Белоруссии. И в то же время невидимые для белых нити связывали Кеневича с партией движения, создавшей летом 1862 г. в Вильно свой комитет, руководивший подготовкой восстания. Еще по Петербургу знал Кеневич одного из деятельнейших членов Комитета движения капитана гене-

рального штаба Людвика Звеждовского, близкого друга Сераковокого и Домбровского. В сентябре 1862 года Звеждовский был переведен в Москву, здесь в начале 1863 года его пути вновь пересекутся с путями Иеронима Кеневича. Весьма вероятно, учитывая близость братьев Виктора и Константина Калиновских к кружку Сераковского — Домбровского в Петербурге, что Кеневич был знаком и с Константином Калиновским — душой партии красных в Литве и Белоруссии. Характерно, что в 1863 году в Москве Кеневич поддерживает контакт с Титусом Да-левским — представителем Виленских красных, в дальнейшем ставшим ближайшим помощником Калиновского.

Близился к концу 1862 год. Объявление о рекрутском наборе вплотную поставило перед Центральным национальным комитетом вопрос о восстании. На берегах Темзы, а затем на берегах Невы был обсужден и заключен союз между польскими и русскими революционерами. Мы не будем вновь пересказывать уже знакомые читателю подробности петербургских переговоров. Напомним лишь, что Центральный комитет «Земли и Воли» решительно высказал свое мнение о нецелесообразности восстания в Польше ранее весны — лета 1863 г., когда ожидался новый подъем крестьянского движения в России. Несмотря на это, один из пунктов согласованного мемориала, подытожившего петербургские переговоры, гласил: «Центральный национальный комитет признает, что Россия еще не так подготовлена, чтобы сопровождать восстанием польскую революцию, если только она вспыхнет в скором времени. Но он рассчитывает на действенную диверсию со стороны своих русских союзников, чтобы воспрепятствовать царскому правительству послать свежие войска в Польшу».

Что мог иметь в виду Центральный комитет «Земли и Воли», принимая на себя такое обязательство? Как представлял он себе и польским союзникам революционные перспективы в России?

Землевольцы исходили из совершенно правильной оценки крестьянской реформы 1861 года как рефор-

мы, не удовлетворившей надежд и чаяний крестьянства. Возмущение крестьян манифестом и «Положениями 19 февраля 1861 года» проявилось в десятках стихийных бунтов, потопленных царизмом в крови. Среди масс темного, забитого крестьянства распространилось убеждение, что реформа 1861 года лишь предварительная, что по истечении двух лет переходного состояния, определенных манифестом 19 февраля 1861 года, последует новый манифест, который и принесет народу настоящую полную волю и даст ему всю землю. Русские революционеры были убеждены в том, что новое разочарование, которое неминуемо ожидало крестьян в 1863 году, подорвет их наивную веру в царскую милость и подымет их на повсеместное восстание. Задачу свою «Земля и Воля» видела в том, чтобы, мобилизуя и организуя революционную интеллигенцию, ведя пропаганду в армии, создать условия для превращения этого восстания во всероссийскую демократическую революцию.

Дальнейший ход событий показал, что распространенное среди русских революционеров убеждение в том, что «народ собран», «народ готов» к повсеместному восстанию, было ошибочно. Царизм использовал созданную реформой передышку для консолидации сил контрреволюции, а волна народного возмущения пошла на убыль. Произошел спад революционной ситуации, но в полной мере это выявил лишь 1863 год.

Теперь же, в канун этого года, с которым земле-вольцы связывали столько надежд, они должны были решить: как быть, если восстание в Польше в силу обстоятельств вспыхнет раньше ожидаемого подъема народного движения в России? Логика революции, логика верности союзу народов в общей борьбе подсказывала: сделать все возможное, чтобы поддержать начавшего борьбу, ускорив революционный взрыв в самой России.

Надеясь на повсеместное крестьянское восстание, землевольцы оценивали по-разному степень его подготовленности в отдельных районах страны. Это зависело от многих факторов: от остроты антифео-

ЗШ

дальной борьбы в предшествующие годы, наличия больших национальных или религиозных групп населения, испытывавших дополнительный гнет самодержавия, развития самих землевольческих организаций.

Одним из районов, привлекавших особенное внимание «Земли и Воли», было Поволжье и Приуралье. Здесь старые, хранимые в народе предания о восстании Пугачева подкреплялись недавним опытом крестьянских волнений: село Бездна Казанской губернии стало символом народного протеста против обманной реформы 1861 года. Здесь рядом с народами, испытывавшими национальный гнет царизма,— татарами, башкирами, чувашами, мордвой, жили гонимые и преследуемые официальной церковью русские люди — староверы, в которых революционеры того времени видели бунтарский элемент. Здесь, наконец, было много разночинной интеллигенции, в среде которой действовала одна из наиболее сильных и активных землевольческих организаций — казанская.

Казанский университет и духовная академия уже не один раз проявили в эти бурные годы свои оппозиционные настроения. Студенты почтили память жертв расстрела в Бездне панихидой, на которой произнес яркую речь А. П. Щапов. Списки этой речи, начинавшейся словами: «Друзья, за народ убитые!», и завершенной возгласом: «Да здравствует демократическая конституция!», распространялись далеко за пределами Поволжья. В самом Поволжье и Приуралье распространялись листовки, не только изданные в Петербурге, — «Великорус», «Земская дума», «К образованным классам», но и своего изготовления. Рукописная прокламация «Пора!», появившаяся в Пермской губернии в конце 1861 года, призывала к вооруженной борьбе с самодержавием в союзе с польским и украинским народами. В это же время в Казани была сделана попытка обратиться к самому крестьянству. «Бью челом народу православному середь горя-злосчастья своего» — начиналось это воззвание, которое, напомнив народу о кровавом

32Э

уроке Бездны, утверждало: «Нечего ожидать радости от царской милости», и призывало: «Пусть узнают силу русского топора мужицкого».

Осенью 1862 года хорошо законспирированный комитет казанской землевольческой организации создал свою типографию, в которой была отпечатана листовка «Долго давили вас, братцы». Простым, доступным пониманию народа языком в ней объяснялось, что «плоха надежда на нашего царя-батюшку», и говорилось: «Надейтесь, братцы, на самих себя, да и добывайте себе волю сами». Для пропаганды среди крестьян казанские студенты-землевольцы с зимы 1862/63 года приступили к «апостольским», как они их называли, поездкам по деревням Казанской, Вятской, Пермской губерний.

Поволжье и Приуралье занимали значительное место в планах «Земли и Воли». Об этом был информирован Герцен, с большой похвалой отзывавшийся о конспиративных приемах казанского комитета. Несомненно, что об этих планах, хотя бы в основных чер-тау, был информирован и представитель Центрального национального комитета Зыгмунт Падлевский. Зафиксированное в совместном мемориале обязательство — действенно поддержать польское восстание, если оно начнется раньше, чем движение в России, практически означало принять меры к ускорению революционного взрыва на Волге. Непосредственно организацией движения в Поволжье занимались казанская и тесно связанная с ней московская организации «Земли и Воли». Помимо контакта между руководством русской и польской революционных организаций был установлен, а точнее сказать — восстановлен контакт польских конспираторов с московскими землевольцами. В Москву вновь отправился Иероним Кеневич.