Мемориал, подытоживший переговоры Падлевско-го с уполномоченными ЦК «Земли и Воли», имеет дату 23 ноября 1862 года. Уже два дня спустя Кеневич прибыл из Вильно в Петербург. Выехал из Петербурга в Москву он 3 декабря. Встречался ли в этот раз Кеневич с членами ЦК «Земли и Воли», неизвестно.

Существующие сведения о его встрече с Утиным могут относиться к его последующим приездам в Петербург — в конце декабря 1862 года и в середине февраля 1863 года. Но не подлежит сомнению, что с Пад-левским и Потебней Кеневич виделся и согласовал с ними планы своих будущих действий.

Вопрос о том, начнется ли восстание в Польше одновременно с рекрутским набором в январе 1863 года или оно будет оторочено до мая, сторонниками чего были не только русские революционеры, но и сам Падлевский, оставался открытым. Окончательное решение было принято лишь в конце декабря. Поэтому меры, которые намечались землевольцами для выполнения обещания о поддержке более раннего восстания в Польше, имели предварительный и условный характер. Такой мерой стала подготовка подложного царского манифеста.

Возникновение этого манифеста, сыгравшего немалую роль в истории «казанского заговора» и громадную роль в судьбе Иеронима Кеневича, составляет одну из очередных загадок в нашем и без того богатом «белыми пятнами» повествовании.

«Польская интрига», «польская диверсия», — восклицали по поводу подложного манифеста черносотенные журналисты; «диверсия белых», — еще и сейчас повторяют некоторые историки, считая создателем этого манифеста «агента белых» Иеронима Кеневича. Но так ли обстояло дело в действительности?

Мысль об использовании подложного манифеста имела в те годы немалое распространение. Вскоре после издания манифеста от 19 февраля 1861 года — в апреле — в Петербурге рассылался манифест с датой 20 февраля, в котором Александр II отрекался якобы от самодержавной власти. Летом 1861 года при переходе границы был задержан офицер-революционер Михаил Бейдеман, у которого были найдены клочки черновика манифеста от имени мифического царевича Константина. Бейдеман тяжело поплатился за свой наивный замысел — после двадцатилетнего одиночного заключения он умер в сумасшедшем доме. Идея поднять крестьян на восстание, используя под-

ложный царский манифест, изданный в момент, когда народ ожидает манифеста о «большой воле», привлекала и некоторых землевольцев.

Ложность, недопустимость подобных попыток эксплуатации наивного монархизма крестьян была очевидна и в то время более зрелым революционерам. Распространение подложного манифеста осудил на страницах «Колокола» Герцен. Он писал в частности: «ДОы уверены, что общество Земли и Воли... не имеет никакого участия в составлении этого манифеста». Осуждение этой ложной тактики руководящим деятелем «Земли и Воли» имело большое принципиальное значение. Как мы увидим, правильную позицию в этом вопросе заняли казанские землевольцы. Однако вопреки высказанному Герценом убеждению манифест возник в землевольческих кругах.

Как свидетельствует причастный к возникновению подложного манифеста землеволец Г. П. Гофштетер, вопрос о составлении манифеста поднял Николай Семенович Скрыдлов, родственник Зыгмунта Падлев-ского. Написан манифест был Юлием Бензенгером — землевольцем, давним другом Константина Калиновского. Врученный ему текст Скрыдлов, по словам Гофштетера, передал «в полное распоряжение Пад-левского».

При всей краткости этого сообщения оно дает очень много для выяснения обстоятельств дела. Юлий Бензенгер незадолго до этого— 15 ноября 1862 года — добровольно вступил в Петербурге в армию с целью ведения пропаганды в солдатской среде. Бензенгер был направлен для службы в Нижегородский батальон внутренней стражи. На пути следования 28 ноября Бензенгер совершил побег, а уже 2 декабря сам явился на гауптвахту в Москве, после чего содержался под арестом в Нижнем Новгороде. Таким образом, со всей очевидностью определяется время и место составления подложного манифеста. Мы не ошибемся, если скажем, что и сам побег Бензенгера был вызван данным ему серьезным поручением.

По чьей же инициативе составлен этот манифест? Рассказ Гофштетера можно истолковать так, будто

инициатива исходила, хотя бы косвенно, от Годлевского. К такому именно выводу пришел на основании сообщения Гофштетера известный историк русского революционного движения М. К. Лемк.е, прямо заключивший: «Все это было делом рук польского Временного Народного правительства, даже и не вступившего ни с кем из русских революционеров в какие бы то ни было сношения по этому поводу». Заметим, что Временным Национальным правительством польский ЦНК стал именовать себя только с начала восстания, то есть с 10(22) января 1863 года. Казалось бы, это мелочь, но она показывает, что возникновение манифеста Лемке представлял себе явлением более поздним, чем это было на самом деле.

Итак, Зыгмунт Падлевский немедленно после окончания переговоров с ЦК «Земли и Воли», дух и буква которых обязывали обе стороны к взаимным консультациям и контактам, тайно, без ведома ЦК «Земли и Воли» организовал выпуск подложного манифеста к русскому народу. В то же время Бензенгер, в идейной верности которого «Земле и Воле» нет никаких оснований сомневаться, без указания и ведома руководства организации составил этот манифест при молчаливом попустительстве и одобрении нескольких других землевольцев. Правдоподобно ли это? Конечно, нет. Ни Падлевский не совершил бы такого действия за спиной русских союзников, ни Бензенгер не мог самолично взять на себя решение вопроса первостепенной политической важности.

Объяснить возникновение манифеста можно только одним путем. В чьей бы голове ни родилась эта ложная идея, она могла быть реализована только потому, что была санкционирована руководством русской революционной организации — ЦК «Земли и Воли» или его полномочным представителем. Заметим, забегая несколько вперед, что когда позднее ЦК «Земли и Воли» отнесся отрицательно к планам распространения подложного манифеста, он не занял решительно негативной позиции, на что имел и право и возможности, а в переговорах с польскими конспираторами потребовал одновременного издания и распространения

аналогичной по содержанию листовки-манифеста от имени Временного Народного правления (что, заметим кстати, и было исполнено).

Следует иметь в виду, что написанный на рубеже ноября и декабря 1862 года подложный манифест не был предназначен к немедленному изданию и распространению. Это была как бы заготовка впрок, на случай, если понадобится, и, может быть, именно этим объясняется непродуманность и легкомыслие, которыми отмечено принятие этого плана. Однако уже тогда были предприняты практические шаги для будущего издания манифеста: работавший в типографии Сената наборщик поляк Людвик Кияв-ский скрылся, захватив с собой необходимое количество шрифта.

За всем этим мы потеряли из виду Иеронима Кене-вича. Какое же участие он принимал в составлении подложного манифеста? В самом деле — какое? Он не был, как мы уже знаем, его непосредственным составителем, он вообще не находился в Москве в момент его составления, так как в Москву Кеневич приехал 4 декабря, а Бензенгер явился «из бегов» на гауптвахту еще 2 декабря. Имел ли он какое-либо касательство к возникновению идеи использования манифеста? Нет никаких свидетельств в пользу этого, с другой же стороны, если мы сопоставим дату прибытия Кеневича в Петербург — 25 ноября — с датой побега Бензенгера, совершенного, очевидно, в связи с поручением составить манифест, — 28 ноября, — сомнительность такого предположения бросается в глаза.

Иероним Кеневич не был ни инициатором, ни автором подложного манифеста, задуманного и изданного по согласованному решению русской и польской революционных организаций. На плечи Кеневича легло обеспечение издания манифеста и его распространение. На него, без достаточного к тому основания, легла и вся ответственность за этот ложный политический шаг.

22 декабря 1862 года Кеневич выехал из Москвы в Петербург. Вероятно, тут он узнал о принятом