В этом письме Ковалевский писал: «Вообще все самые дельные люди в восстании оказались из русских офицеров». Пусть это и известное преувеличение (впрочем, Ковалевский, вероятно, имел в виду и поляков — бывших офицеров царской армии), мы все равно знаем много примеров самоотверженной помощи русских людей польскому освободительному движению. Но белые пренебрегали этой ценнейшей поддержкой. Отношение к Якоби — наглядное, но еще не самое сильное тому доказательство. Расскажем о судьбе капитана Никифорова.

Мы не знаем, в какой части русских войск служил Никифоров перед восстанием. Очевидно, он давно уже находился в Польше, так как сохранился собственноручно им написанный рапорт на польском языке, описывающий бой под Сосновцем. В этом бою, происходившем 26 января (7 февраля) 1863 года, то есть в самом начале восстания, Никифоров руководил пехотой отряда начальника Краковского воеводства Аполлинария Куровского. Благодаря умелым действиям Никифорова и его личному примеру повстанцы с малыми потерями захватили находившуюся в Сосновце пограничную заставу и взяли в плен ее гарнизон. Это был один из наиболее успешных для повстанцев боев начального периода восстания, и весть о нем быстро разнеслась по всей стране.

Свой рапорт Центральному национальному комитету о бое под Сосновцем Куровокий целиком осно-

23$

вывал на рапорте С. Никифорова. Это вполне естественно, поскольку во время боя он сам оставался при кавалерии, не принимавшей участия в атаке на Сосновец. Было лишь одно существенное отличие: имя Никифорова в рапорте Куровского вообще не было названо и создавалось впечатление, что боем руководил лично Аполлинарий Куровский.

Десять дней спустя отряд Куровского перестал существовать. Он был полностью разгромлен при затеянной его командиром попытке овладеть уездным городком Меховом, где были сосредоточены значительные силы царских войск. Засевшие в домах солдаты хладнокровно расстреливали наступавших по открытому полю вооруженных косами повстанцев. Следует сказать, что меховский урок не пошел впрок Куровскому. Спустя год этот незадачливый вояка, будучи начальником штаба Краковской дивизии, которой командовал «Топор»-Звеждовский, затеял штурм другого уездного городка Опатова, во время которого погибли лучшие силы корпуса Гауке-«Бо-сака», а тяжело раненный Звеждовский попал в плен и был казнен.

Во время паники, последовавшей после разгрома под Меховом, большая группа повстанцев — их было около двухсот человек — оказалась брошенной своими командирами на произвол судьбы. Руководство этим отрядом взял на себя Никифоров. Лавируя среди многочисленных колонн царских войок, Никифоров сумел после четырехдневного форсированного марша вывести отряд без потерь на соединение с большим отрядом полковника Антония Езёранского.

Вскоре после этого Никифорову было дано Центральным национальным комитетом, а вероятнее — Исполнительной комиссией, руководимой Бобровским, поручение направиться в Галицию, сформировать там повстанческий отряд и выступить во главе его в Люблинское воеводство.

Никифоров прибыл во Львов в те дни, когда белые готовили объявление диктатуры Лянгевича. Местный тайный комитет, куда прежде всего обратился Никифоров, находился в руках белых. Они не торопились

24Э

с организацией отрядов, а тем более с передачей их под руководство варшавских красных. Они в оскорбительной форме отказались признать полномочия Никифорова. Тогда он сам приступил к организации отряда. Встревоженные белые обратились к находившемуся в это время во Львове генералу Юзефу Высоцкому. Тот отобрал у Никифорова его мандат и порвал его, заявив, что если Никифоров хочет, то он зачислит его рядовым в формировавшийся отряд Леона Чеховского. Никифоров согласился с этим по сути оскорбительным и явно рассчитанным на отказ предложением.

Неделей позже отряд перешел границу, а вскоре после двух стычек с царскими войсками большая часть отряда во главе с Чеховским откатилась назад в Галицию, а остальные прорвались на соединение с отрядом «Лелевеля»-Борелёвского. Среди этой группы был и Никифоров. Его мужество и опыт, проявленный в боях, сделали его сразу популярным среди повстанцев. Скоро он был назначен командиром роты.

Но Никифорову недолго суждено было служить в отряде Лелевеля. Уже в конце марта, почти в те же дни, когда оборвалась жизнь Стефана Бобровского, Лелевелю был доставлен приказ от имени Национального правительства (а вся связь с отрядами, действовавшими на юге Люблинского воеводства, осуществлялась через Львов), предписывавший немедленно без суда расстрелять Никифорова. Как писал позднее друг Чернышевского и Сераковского Ян Савицкий, Борелёвский, который «любил Никифорова и верил ему», был поражен и потрясен. Но не подчиниться прямому приказу повстанческого руководства Леле-вель не решился. Обняв и поцеловав Никифорова перед лицом всего отряда, он отдал распоряжение исполнить приказ, «хотя потом со слезами на глазах говорил окружающим: я убежден, что этот человек был предателем не больше, чем я сам».

Авторов чудовищной провокации, жертвой которой пал русский революционер, несомненно, надо искать в тех же кругах, где родился и гнусный план убийства Стефана Бобровского.

О том, что против Никифорова не было никаких действительных обвинений, говорит не только противоречащее нормам повстанческой законности распоряжение казнить его без следствия и суда, без предъявления обвинения, которое он мог бы опровергнуть. Еще более веским доказательством является то, что инициативу казни Никифорова начали приписывать... Лелевелю, который якобы разоблачил его как шпиона. Это было тем проще делать, что и сам Лелевель вскоре погиб в бою и опровержений с его стороны можно было не опасаться.

Две затерянные могилы — руководителя первого повстанческого правительства и русского революцио-нера, подло убитых по указке тех, кто перехватил ру-ководство восстанием, как бы обозначили конец первого периода восстания 1863 года. Убийцы Бобровского и Никифорова — белые стали могильщиками освободительного восстания. И хотя не в их власти было прекратить не ими начатую борьбу, хотя восстание продолжалось еще более года и в истории его было еще много замечательных страниц, это не уменьшает зловещей роли, которую сыграли белые — консервативные помещики и буржуазия — в неудаче освободительного движения польского народа в 1863 году.

Константин КАЛИНОВСКИЙ

С именем Константина Калиновского белорусский народ связывает первые проявления своего революционного сознания. Образ Калиновского окутан ореолом народных преданий. В них он неизменно выступает легендарным героем, обращающим вспять всех народных врагов — панов-помещиков и царскую военщину. Таким изображен Кастусь Калиновский и в известном довоенном фильме, в котором его роль была вдохновенно исполнена Николаем Черкасовым.

Он родился 21 января 1838 года в семье беспоместного шляхтича, владельца фабрики льняного полотна Семена Стефановича Калиновского. В 1850 году семья переехала из местечка Мостовляны Гродненской губернии на хутор Якушовка в окрестностях города Овислочь. В этих местах Западной Белоруссии и прошло детство Константина.

С детских и юношеских лет запечатлелись в его сознании картины подъяремной полуголоднбй жизни крепостных крестьян, тяжкий труд ткачей-мастеровых. Белоруссию тех лет современники называли «дворянским гнездом» — так много было в ней лиц привилегированного сословия. Владельцев крещеной собственности, грабивших, угнетавших крестьян, Калиновский позже сравнивал с прожорливой саранчой, а его друг, известный поэт-демократ Л. Кондратович (Сырокомля), писал, что они требуют с крестьян отработки и за нивы, и за воды, и за солнечный свет, и за крышу над головой, и за полевые цветы, и за утренние росы, и за рождение на свет божий.

Окончив в 1855 году Свислочскую прогимназию, он отправился в Москву, где находился его старший брат Виктор. Осенью следующего года братья переехали в Петербург. Константин поступил в камеральный разряд юридического факультета Петербургского университета.