В течение 1862 года Бобровский выполняет ряд ответственных поручений Центрального национального комитета по подготовке восстания. Он нелегально побывал на Украине, где при его участии был учрежден подчиненный Центральному национальному комитету Провинциальный комитет на Руси (обычное в то время польское название Правобережной Украины). Бобровский совершает поездки в Галицию, Молдавию. Здесь Бобровский встретился с полковником Зыгмунтом Милковским. Заслуженный деятель польского освободительного движения, участник венгерской революции 1849 года, член Централизации Польского демократического общества, Милковский был уже в это время известным писателем (его литера-

турный псевдоним — Теодор Томаш Еж), Хороший наблюдатель, мастер красочной характеристики, Мил-ковский-Еж оставил в своих воспоминаниях яркий портрет Стефана Бобровского.

Первое, что бросается в глаза при чтении этих с юмором написанных страниц, это внешний, несколько комический облик Бобровского: «рассеянный,

взъерошенный, неспособный без помощи сильнейших очков различить предмет в двух шагах от себя», Бобровский по рассеянности выпивал один за другим несметное количество стаканов кофе и чаю, которые подставляла ему во время беседы молоденькая смешливая жена Милковского.

«Выпьет кофе, а жена моя спрашивает:

— Не угодно ли чаю?

— Охотно.

После чая:

— Не угодно ли кофе?

— Охотно».

Но эти забавные мелочи не заслонили от Милковского того, что перед ним был человек «быстрой и глубокой ориентации, уверенный и смелый в принятии решений, он обладал всеми достоинствами, характерными для того рода людей, из которых формируются государственные деятели». Будучи вдвое старше, чем Бобровский, автор говорит о нем с почтительным уважением: «Я предвидел, скорее предчувствовал в этом невзрачном, тщедушном, невысокого роста юноше способности к выдающейся деятельности. Сколько их прошло перед моими глазами, но ни один не произвел на меня такого впечатления, как он». И Милковский заключает: «Его преждевременная гибель — это, по моему мнению, национальная утрата».

Еще ранее встреча с Бобровским оставила большое впечатление у сына Адама Мицкевича Владислава. В 1861 году он впервые приехал на родину и совершил поездку по местам, связанным с памятью своего великого отца. «Моим главным проводником по Киеву, — вспоминал Владислав Мицкевич, — был Стефан Бобровский, один из самых симпатичных и са-

мых талантливых членов той группы, которая трудилась над подготовкой восстания в Польше. Он приходил ко мне с утра, и до вечера мы не расставались. Это был очень молодой человек, полный энергии и не по возрасту зрелый».

Те качества, о которых говорят современники, -тч острый и зрелый ум Бобровского, его преданность делу революции и революционная энергия, его способность убеждать собеседников и заражать их своей верой, — сыграли большую роль в решающий момент подготовки восстания.

Бобровский приехал в Варшаву в день нового 1863 года (по н. ст.). Всего двумя днями раньше был сформирован новый, после ареста Бронислава Шварце, состав Центрального национального комитета. В комитете царили неуверенность и смятение. Состоявшиеся незадолго до этого встречи с крупнейшими военными специалистами повстанческой организации — Сераковским, Милковским, руководителем Провинциального комитета на Руси полковником Эдмундом Ружицким убедили членов комитета в неподготовленности восстания, в невозможности начинать его ранее чем в мае. В этом духе уже были даны заверения и инструкции провинциальным комитетам в Литве и Белоруссии, на Украине. Но, с другой стороны, те же военные специалисты весьма критически отнеслись к плану «дислокации» рекрутов. А рядовые члены подпольной организации через съехавшихся в Варшаву воеводских комиссаров настаивали на том, чтобы восставать немедленно, еще до начала бранки.

Ко всему этому добавлялось катастрофическое положение с вооружением повстанцев. Арест в Париже посланного для закупки оружия Годлевского лишил комитет надежды на улучшение ситуации до надвигавшегося рекрутского набора.

На заседание Центрального национального комитета, созванное 22 декабря 1862 года (3 января 1863 года), был приглашен Бобровский. Лишь накануне он был ознакомлен с положением дел. Когда Бобровский закончил свою продолжавшуюся более часа речь, ко-

митет провел голосование по вопросу, начинать ли восстание в дни рекрутского набора, и четырьмя голосами против одного (Гиллера) принял решение — начинать!

Что же сообщил Бобровский членам комитета, что положило предел уже давним колебаниям и заставило проголосовать за восстание новый состав комитета, который был подобран Авейде, по его собственному признанию, в расчете на то, что против одного левого Падлевского в комитете будет блок четырех умеренных? Единственным обнадеживающим известием было то, что дело с закупкой оружия можно было поправить, хотя и не в ближайшие дни. С другой стороны, Бобровский лояльно информировал комитет, что подавляющее большинство эмиграции высказывается за отсрочку восстания.

Речь Бобровского (ее содержание известно нам по записи, сделанной год спустя секретарем Центрального национального комитета Юзефом Каетаном Яновским) произвела сильнейшее впечатление на членов комитета потому, что в ней с неопровержимой логической силой было выдвинуто на первый план политическое содержание вопроса, до сих пор затушевывавшееся, заслонявшееся техническими деталями. Вопрос был не в том, начинать ли восстание в январе или в более позднее время. Обстоятельства складывались так, что отказ от восстания в момент рекрутского набора был равнозначен отказу от него вообще. Не только находившиеся под угрозой бранки члены организации, но весь народ, и сторонники и противники восстания, ждал, что оно вспыхнет в ответ на рекрутский набор. Не начать восстание теперь означало потерять не только конспираторов, превращенных в солдат царской армии, но и доверие и поддержку миллионов патриотов, скомпрометировать знамя освободительного движения, лишить это движение перспектив. Да, положение очень трудное, но разве сила восстания измеряется лишь силой конспиративной организации? Поднять знамя восстания — это означает провозгласить ликвидацию феодального гнета, наделение крестьян землей, свободу и равенство для всех независимо от

национальности и вероисповедания и этим поднять на борьбу могучие народные силы. Борьба будет трудной, и нет гарантии, что она окончится победой, но даже поражение в такой борьбе не будет бесплодным для дела национального освобождения. Не выбор между январем и маем, а выбор между революционной борьбой и капитуляцией, отречением от этой борьбы — таков был, по мнению Бобровского, вопрос, стоявший перед Центральным национальным комитетом.

Из Есех членов комитета, вероятно, единственным, кто отдавал себе до этого отчет в перспективе, с такой резкостью нарисованной Бобровским, был Гил-дер и именно он выступал наиболее решительно против начала восстания. Он уже один раз сорвал план восстания, предложенный Ярославом Домбровским. Тогда речь шла о том, чтобы начать бой в момент, выбранный революционерами. Теперь уже приходилось решать, принять ли бой в момент, избранный противником. Бобровский раскрыл перед членами комитета, к чему вела тактика, принятая Тиллером — сознательно или инстинктивно в страхе перед социальной революцией (но это уже иной вопрос). И победа осталась на стороне Бобровского. Голосовавший против решения комитета Тиллер сложил свой мандат. По единодушному мнению на его место в состав комитета был введен Стефан Бобровокий.

Мы не будем повторять уже знакомые читателю подробности стремительного развития событий накануне восстания. Бобровский принимал самое живое участие в обсуждении планов действий, заражая своей энергией товарищей. Из выдвинутых им самим проектов стоит упомянуть один, отвергнутый комитетом. Бобровский предложил начать восстание с захвата в качестве заложника царского наместника великого князя Константина Николаевича. Не было бы нужды задерживаться на этом рискованном и не получившем развития плане, если бы не одна его важная черта: в его основе лежала мысль о начале действий в самой столице силами наиболее крупной и наиболее демократической по своему составу повстанческой организации. Не разбросанные по лесам