и болотам всей страны маленькие отряды, руководимые шляхтой, а мощный кулак рабоче-ремесленной организации Варшавы являлся в глазах Бобровского важнейшей повстанческой силой.

После отправления Падлевского к отрядам Бобровский сменил его на посту начальника Варшавы. Несколько дней спустя — это было 10(22) января, в день начала восстания, Варшаву покинули члены вновь образованного Временного Национального правительства, которое должно было объявить о своем существовании в захваченном повстанцами Плоцке. До этого момента (предполагалось, что речь идет о считанных днях) руководство восстанием было поручено Бобровскому, которому были вручены печати Центрального национального комитета.

Но все сложилось совсем иным образом. Плоцк повстанцам взять не удалось. Временное правительство не только не заявило о себе, но вскоре рассыпалось, его члены оказались в разных концах Польши и вновь собрались в Варшаве лишь месяц спустя. Все руководство восстанием фактически сосредоточилось в руках начальника Варшавы. А этим начальником был малознакомый с Варшавой и еще неизвестный большинству членов варшавской организации близорукий и чудаковатый юноша. Казалось бы, трудно придумать ситуацию, более гибельную для восстания, и без того начавшегося при отчаянных обстоятельствах.

Обязанности, легшие на плечи Стефана Бобровского, были огромны, ответственность необычайно велика, трудности непомерны. И в этих условиях Бобровский показал себя человеком выдающихся организаторских способностей, хладнокровным и решительным руководителем, а также и трезвым политиком, которому масса неотложных текущих дел не заслоняет первостепенных ключевых проблем движения. Среди руководящих деятелей повстанческой организации разве только томящийся в цитадели Ярослав Домбровский мог в такой же мере соответствовать кругу задач, ставших перед Бобровским, и разве только к чему относились с таким же дове-

рием и с такой же привязанностью члены варшавской повстанческой организации.

Этот авторитет новый начальник города Варшавы, действовавший под псевдонимом «Грабовский», еще совсем недавно вовсе неизвестный своим подчиненным, завоевал своей энергичной и целенаправленной деятельностью. Начало восстания потребовало от варшавской организации, значительно ослабленной уходом сотен ее членов в повстанческие отряды, громадных усилий по обеспечению отрядов. Нужно было оружие—и оно закупалось за рубежом, изготовлялось в самой Варшаве. Нужна была медицинская помощь — и была создана специальная комиссия, рассылавшая врачей в отряды, организовывавшая тайные госпитали. Нужна была связь — и была налажена бесперебойная тайная повстанческая почта и сотни «урьеров, чаще всего женщин, разыскивали в глухих лесах отряды, чтобы вручить начальникам приказ с печатью повстанческого командования. Нужны были деньги — и сборщики обходили дом за домом, собирая установленный Центральным национальным комитетом национальный налог. Роль столицы — Варшавы — в восстании была чрезвычайно велика, и эту роль Варшава играла благодаря патриотизму своего трудового люда и самоотверженности членов конспиративной организации, руководимой повстанческим начальником города.

Вся эта кипучая деятельность происходила в оккупированном царскими войсками городе, можно сказать, прямо на глазах у царского наместника, генералов, жандармерии. Но не случайно один из близких сотрудников Бобровского писал о нем: «Казалось, он был создан конспиратором. Деятельный, стойкий, неутомимый, полный инициативы, отважный, он был словно в своей стихии». Именно Бобровский заложил основы той организации «подземной Польши», которая оставалась неуловимой для карателей почти до последних дней восстания.

Как известно, в момент первого выступления повстанцам почти нигде не удалось достичь успеха. Не только провоцировавший восстание Велёпольский,

сторонник прямого союза с царизмом, но и находившиеся в оппозиции к царизму противники восстания белые были убеждены в том, что оно будет подавлено в течение нескольких дней. Консервативная краковская газета «Час», нелегальным варшавским корреспондентом которой был, между прочим, Гил-лер, решительно заявляла, что в Королевстве Польском нет никакого национального восстания, а происходит лишь отчаянное сопротивление рекрутов варварскому набору. Белые издали воззвание, призывающее прекратить бесперспективное восстание. Они делали попытки уговорами и даже подкупом склонить некоторых повстанческих командиров к прекращению борьбы.

А между тем неудачно начатое восстание не угасало, а даже набирало силы. Этому отчасти способствовали непродуманные меры царского командования, которое, опасаясь за судьбу небольших гарнизонов, отдало приказ о концентрации сил. В результате царские войска сосредоточились в нескольких десятках губернских и уездных городов, очистив значительные части территории, где происходило беспрепятственное формирование и передвижение повстанцев.

За промахами оперативными последовали промахи дипломатические. Растерянностью царя поспешила воспользоваться Пруссия, предложившая заключить конвенцию о совместной борьбе с повстанцами. Несмотря на предостережения министра иностранных дел Горчакова, понимавшего, что заключение договора с Пруссией лишь осложнит международное положение России, Александр II охотно принял «великодушное» предложение своего дядюшки — прусского короля. 27 января (8 февраля) в Петербурге была подписана конвенция, вошедшая в историю по имени прусского уполномоченного генерала Альвенслебена, а уже спустя несколько дней прусский канцлер Бисмарк «неосторожно» проболтался об этом, создав к тому же недомолвками впечатление, будто речь идет о широком русско-прусском союзе. Теперь польское восстание становилось факто-

ром международного значения. Русско-прусское сближение вызвало недовольство Наполеона III, усердно разжигаемое Англией, стремившейся к ухудшению отношений между Францией и Россией. На горизонте, казалось, замаячила тень новой антирусской коалиции Франции и Англии, а может быть, и Австрии. Это уже было гораздо более по вкусу белым. Из уст в уста передавалась весть, будто на каком-то приеме в Тюильрийском дворце сам император Наполеон сказал князю Чарторыскому одно, но столь многозначительное слово: «Durez!» («Держитесь!»)

Правительства Франции, Англии, а тем более участницы раздела Польши — габсбургской Австрии не были заинтересованы в восстановлении независимой Польши и отнюдь не собирались идти ради этого на войну с царской Россией. Но использовать ее затруднения для дипломатического нажима, завоевывая при этом дешевой ценой популярность в общественном мнении своих народов, полных сочувствия борющейся Польше, — это их вполне устраивало. Этой циничной игры западных правительств не раскусили многие поляки; в течение нескольких месяцев серьезно побаивалось и царское правительство, у которого свежи были воспоминания Крымской войны.

Надежда на помощь западных заступников сыграла немалую роль в изменении позиции белых в отношении восстания. Но еще большее значение имел сам факт усиления восстания и боязнь того, что оно приобретет характер социальной революции. Белые начали прощупывать почву для присоединения к восстанию. Они, по собственному их свидетельству, руководствовались «наполеоновским принципом»: «чтоб овладеть движением, надо стать во главе его». Руководящий орган белых в Королевстве Польском — Дирекция выдвинула проект создания коалиционного повстанчеокого правительства из представителей Центрального национального комитета и Дирекции на паритетных началах.

Но позиция Дирекции определялась не только евоекорыстными расчетами лидеров белых. Те па-

триотически настроенные представители шляхты и интеллигенции, которые до сих пор шли за Дирекцией, были удивлены и возмущены ее отношением к восстанию. Они требовали присоединения к восстанию,' роспуска самостоятельной организации белых и, не дожидаясь общего решения, сами включались в повстанческую деятельность. Дирекция все более лишалась опоры. Завязанные по ее инициативе переговоры о создании «общенационального фронта» были попыткой спастись от полного политического краха и компрометации.