Конвоир живо обернулся, уставился на Устинова. Что тот скажет? Барышня скучным голосом перечислила планы на будущее.

— …вязать начну, в школу пойду работать, дошью юбку, на балконе уберу…

— Не ври, — отмахнулся Борис.

Катя всхлипнула. Рядом, рукой подать, лежали убитые ею люди. Двое из четырех. Третьего, наружного охранника, она на свой счет не принимала. Хватало без того.

— Завтра после обеда идем в ЗАГС, — без всякого воодушевления уведомил Устинов.

— Лучше с утра.

— С утра у меня уроки. Если меня не уволят из лицея.

Устинов блаженно улыбнулся. Он вдруг отчетливо и ясно осознал: все закончилось. Они живы! Катька давила на плечо лохматой башкой, болтала чушь. Ей ничего больше не угрожало. И ему тоже ничего больше не угрожало. Они победили! Борис облегченно вздохнул, пытаясь унять щенячий восторг. Мы победили! Он прижался щекой к Катиной макушке, звонко чмокнул.

— Что рыжая? Как дела?

— Борька, я — убийца, — тихо еле слышно прошептала Катя и кивнула на трупы.

— Прекрати немедленно! — серое веселье в глазах взялось сталью. — Они — подонки, а мы защищались. Они людей мучают, а нам жить дальше. Нечего всякую шваль жалеть, не стоят они жалости.

— Но…

— Отстань… — радость от победы и гневная отповедь поглотила оставшиеся силы. Устинов замолк в изнеможении.

— Зачем ты ключ сперла? — спросил спустя минуту.

— Какой ключ? — сквозь наивную искренность перла наглая ложь.

— Где он? Не потеряла?

— Дома, в ящике лежит. А зачем тебе?

Ответа не последовало. Отдам ключ завтра, Борис еще раз чмокнул лохматую гриву.

— Боречка, — мысли Кати перескакивали с одного на другое, — скажи правду, я была очень противная на том острове? Как слюнявая идиотка или еще хуже?

— Ты была как сказка, как заколдованная принцесса, — сердце сжалось от нежности, — если бы я мог, то полюбил бы тебя еще сильнее.

Катерина умиленно шмыгнула носом.

Борис вздохнул тяжело и, снимая камень с сердца, сказал:

— Я ненавидел и презирал себя за слабость. Ты была бедная, несчастная, замученная, а я, кобель, не удержался, не устоял.

— Ты меня изнасиловал? — с надеждой спросила Катя.

— Нет, конечно! Ты меня совратила самым наглым образом. Но это не оправдание. Ты была почти невменяема, я должен был держать себя в руках.

Катерина прижалась к нему сильнее.

— Лучше меня держи в руках.

В глубине леса зашлись в лае собаки. Спустя минуту над соснами взметнулась ракета.

— О, Господи! — люди на поляне застыли.

В руках одного из офицеров захрипела рация:

— Обнаружен бункер. Перед ним пустая машина. Девочка здесь! Живая, шевелится! Ее собака стережет. Здоровая как теленок, без ушей, белая с черными пятнами. Наши овчарки ее боятся. Придется отстрелить.

Катя в мгновение ока оказалась возле рации.

— Я тебе отстрелю! Я тебя своими руками удавлю! Рекса! Рексочка! — завопила что есть духу, — отойди от собаки, сволочь! Не смей ее трогать!

— Кто на связи? — полюбопытствовали в ответ.

— Я на связи, — представилась Катерина, — это моя собака. Моя белая с черными пятнами.

— Ну, зверюга!

— Рексюня! Это я! — орала Катя пуще-прежнего, не замечая направленных на нее взглядов. Ухватив командирскую руку с рацией, едва не глотая прибор, она оглушительно верещала, — Рексюшка, иди ко мне, иди милая.

Утробный бас выдал категорическое:

— Гав!

— И солдатиков не трогай, — продолжила Катя. — Они хорошие, они меня спасли. Отдай им девочку, ладно?

— Гав!

Если бы не своевременные собачьи отклики, можно было предположить, что барышня свихнулась от впечатлений. Беседовать с животным по рации — подобное встретишь не каждый день. Народ слушал, диву давался:

— Беги сюда, тут Борька, тетя Ира, иди к нам.

— Гав, гав.

— Хватит пререкаться, иди, я сказала.

— Гав.

— Зараза чертова, возвращайся немедленно! Получишь по первое число.

— Гав.

— Борька, скажи ей!

Устинов, с трудом переставляя ноги, подошел к Кате, строго потребовал в микрофон:

— Рекса! Ко мне!

— Они с ней по телефону часто болтают, она привыкла, — смущенно пояснила Ирина Сергеевна.

— Даже так? — Николай Антонович насмешливо фыркнул и — Доложите обстановку?! — потребовал в рацию.

— Девочка жива, сидит в углу, держит псину за шею, та рычит, никого не подпускает, скалит зубы. В помещении два трупа со следами клыков.

— Яна, Яночка… — Кравец ожил.

— Собаку не трогать, — Николай Антонович распоряжался уверенным тоном. — Мы сейчас будем.

Сквозь шелест и хрип пролетавших над лесом радиоволн донеслось:

— Не надо. Зверюга уходит. Ребята, расступись, дай дорогу. Яна, Яночка. Я — Леша Курчатов. Помнишь меня? Помню… — отблесками дальних событий врывались на поляну перед развалинами звуки чужих голосов. — Леша! Все в порядке! Мы возвращаемся.

В это мгновение показалась темно-серая «шестерка». За рулем сидел толи пьяный, толи сумасшедший. Машина, виляя, миновала фургоны, и рванула прямехонько к группе офицеров. Хлопнули дверцы, появилась женщина, вслед за ней мужчина. На измученных лицах застывшее ожидание, одежда в беспорядке.

— Жива, — сказал один из командиров.

Не стоило трудов догадаться: прибывшие — мама и папа девочки.

— Жива, жива… — мужчина осел на землю и зарыдал. Женщина повела себя иначе. Услышав заветное слово, она перевела дух, быстрым взглядом оценила присутствующих и обстановку. Внимание было приковано к лесу, оттуда ожидали появление солдат и девочки, о женщине сразу забыли. Она и плачущий отец стали эпизодом, отвлекающим моментом от основного события — спасения ребенка.

Незаметно, будто растаяв, женщина отделилась от всех и как-то сразу очутилась около Богунского. Верно угадав виновника своих бед, она выхватила из кармана платья нож и…

— Марийка! — Возглас одного из офицеров спас Степана.

Рука с ножом дрогнула, удар получился смазанным, по косой. Богунский успел увернуться. Охранник оттолкнул женщину, прежде чем она полоснула ножом еще раз.

— Сволочь, — прохрипела, выплевывая в лицо Богунскому, ненависть. — Теперь ты пожалеешь, что родился на белый свет. Будешь просить о смерти, как о милости, попомни мое слово, ублюдок.

Марийку оттащили, передали с рук на руки мужу. Он уже овладел собой и быстро усмирил бушующую жену. Она не сопротивлялась особо. Молчание, каменное, иступленное, нацеленное на сумрачную лесную даль, захватило ее. Месть не шла в сравнение с дочерью. Уже слышался лай собак, возбужденные голоса. Наконец показались крепкие фигуры. На руках одного из солдат растеклось бесформенной массой тельце малышки. Ручонки обвили шею, щека прижата к плечу.

— Мама! — вспорол лесную тишь крик. — Папа! Дедушка!

Никто не шевельнулся. Любимый голосок крушил тьму ужаса. Сознание боялось признать счастье. Не доверяло очевидному.

Первой очнулась женщина, понеслась на встречу.

— Яночка!

Катя отвернулась. Было жутко. Ребенок словно возвращался с того света.

— Яна! — очнулись остальные.

— Рекса! — белая собака трусила в обход человеческих страстей. Мимо людей с оружием, мимо злых ученых немок-овчарок, к своим родным, любимым. Холодный нос ткнулся Кате в ладонь, белый бок прижался к колену Бориса, красноватый взгляд уперся в Ирину Сергеевну. Я с вами, вы со мной живописала поза. Я немного начудила, простите, дуру непутевую. Но так уж получилось…Рекса вильнула обрубком хвоста. Она не испытывала раскаяния, только усталость и боль. Раненое плечо ныло, отчаянно хотелось домой.

— У нее кровь — сказала Катя.

— Я вижу, — Ирина Сергеевна разорвала пакет первой помощи.

— Ваша собака? — спросил один из военных.

— Наша, — подтвердил Борис.

— Сильна! Не дала увезти девчонку! Полковнику теперь в вечных должниках ходить, да молиться за собачье здоровье.

После драки, после победы, отдышавшись и убедившись, что девочке ничего не угрожает, Рекса стала приводить в сознание свою добычу. В некоторых случаях собаки справляются с обмороками не хуже людей. Тычки носом, легкое покусывание, шершавый язык — арсенал средств небогатый, но убедительный. Стон развел пересохшие губы, малышка приоткрыла глаза.