По проекту, утвержденному Дрэпером, дома в поселке располагались не параллельно улице, а перпендикулярно к ней. Когда возник вопрос, где ставить уборные, разумного ответа никто дать не мог. Поставить уборную между домами, против окон жильцов, — вроде нехорошо. Поставить с одной стороны — выходит на улицу, с другой — на другую улицу. В конце концов, не желая себя утруждать разрешением этого сложного вопроса, а тем более не собираясь тратить деньги на канализацию, один из градоправителей распорядился:

— Строить уборные на южной стороне улиц.

И вот идешь по улице, и шаг за шагом одна, неменяющаяся картина: уборная — дом-коробка, уборная — дом-коробка… И так далее — казарменно однообразно чуть ли не целых два километра.

И названия улиц такие же тоскливые, безрадостные, как сами улицы, — Казарменная, Кирпичная, Гнилозубовка, Жабовка, Нахаловка…

После революции и особенно со времени строительства нового трубного завода поселок начал понемногу преображаться. Самое лучшее здание, где жил директор, отвели под клуб. В поселке высадили тысячи деревьев, прикрывших срамоту улиц. Но не так скоро изменишь облик поселка, складывавшийся долгие годы.

…В клубе было людно. Ромка, попав в необычную обстановку, приутих. Умолк даже Григорий, редко отказывавший себе в удовольствии позлословить.

Они вошли в ярко освещенный физкультурный зал, где устраивались танцы, и Михо сразу же увидел Марийку. Она стояла с какой-то девушкой у шведской стенки. Михо тронул Ромку за руку и тихо сказал:

— Вот она, дывысь. В углу, видишь — в красной шляпке… Та не там, а от сюда дывысь, — и осторожно показал рукой.

Ромка посмотрел в ту сторону.

— Ота, шо в зеленой кофточке?

— Да.

Ромка причмокнул языком и громко сказал:

— Хороша баба! Герцогиня!

Этого было достаточно для того, чтобы Григорий понял в чем дело. Взглянув на Марийку, он уверенно сказал:

— Врет он. Будет такая краля знакомиться с Михаськой! Все врет!

Михо вспылил:

— Кто врет? Я вру? Да если ты хочешь знать, так я при всех зараз подойду до нее, поздороваюсь, а то, может, еще танцевать пойду.

— Слабо! — поддразнил его Григорий.

— А вот и не слабо. — У Михо заходили желваки. Он решительно направился к Марийке.

Она увидела его, первая протянула руку и, улыбнувшись, сказала:

— И вы здесь, Михо? Здравствуйте.

— Здравствуйте, Мария, чи Марийка, — не знаю, как и называть вас, — выпалил Михо, и сразу исчезла вся его решительность.

— Так и называйте, как называют все, — Марийка.

— А я не думал, что вы запомните мое имя, — сказал Михо, все больше смущаясь.

— Почему? — лукаво улыбнулась Марийка. — Имя хорошее… Знакомьтесь, это моя подруга… Только осторожно пожмите ей руку, не так, как мне тогда.

Михо виновато улыбнулся и осторожно пожал протянутую руку.

— Михо.

— Катя, — услышал он не по-девичьи низкий голос. «Как у Замбиллы», — подумал Михо.

Но он тут же забыл о Кате, о товарищах, о споре. Все его мысли были с Марийкой, которая в свою очередь глядела на него и улыбалась.

— Что же вы молчите? — спросила Марийка.

Михо в это время взглянул в ту сторону, где остались друзья, и это придало ему смелости. Густо покраснев, он сказал:

— Я хотел спросить: можно мне с вами потанцевать? — И твердо, чтобы не оставалось сомнения в том, что его не рассердишь отказом, добавил: — Или, может, вам неудобно… Так вы скажите.

— А почему неудобно?

Михо замялся.

— Не знаю…

— Идемте, — сказала Марийка.

Когда они входили в круг, Михо слышал, как какая-то девушка сказала:

— Глянь, Марийка с цыганом пошла.

Марийка с досадой сказала:

— Не обращайте внимания, это она от глупости.

Он почувствовал в своей руке ее теплую руку и — точно какая-то сила ему передалась — уверенно повел Марийку по кругу.

А Марийку не оставляло чувство досады. «С цыганом пошла», — слышался голос девчонки. «Ну и что ж, что пошла! Вот назло и буду весь вечер танцевать с ним». Она знала в себе эту черту — действовать наперекор, если встречалось противодействие, — и она верила в свою правоту. Но к чувству досады, которое она сейчас испытывала, примешивалось и что-то другое, едва уловимое, почти неосознанное. Ей нравился этот красивый, сильный парень. Нравились его большие черные глаза, белые зубы, сверкающие на бронзовом лице, нравилась его горячность, прорывавшаяся сквозь внешнее спокойствие.

Танцевали венгерку. Михо не знал всех тонкостей танца, но природное чувство ритма, темперамент, которые он вкладывал в каждое движение, скрашивали нечеткое исполнение танца. Марийка, подчиняясь движениям Михо, чувствовала себя все более уверенно. Ее оставило чувство досады, она вся отдалась звукам мелодии. И Михо тоже обо всем забыл. Точно никого нет в этом огромном зале, только он и эта девушка — и музыка, которую он почти не слышит, но которая ведет по кругу, подсказывая движения.

Окружающие залюбовались этой парой, и когда танец закончился, раздались аплодисменты.

— Браво, Марийка! — крикнул кто-то.

Марийка смущенно взглянула на Михо и, взяв его за руку, увлекла к стенке. Кати там не было.

— Сбежала наша Катюша… — сказала Марийка.

Михо неловко переминался с ноги на ногу, не зная, как продолжить разговор, и очень обрадовался, когда Марийка сказала:

— Пойдемте. Здесь жарко.

Она направилась к двери, у которой стояли друзья Михо. Ему было приятно пройти мимо них с Марийкой, но его пугало, как бы кто-нибудь из приятелей не болтнул озорное.

И действительно, Григорий, глядя наглыми глазами на Марийку, собирался, видно, отпустить какую-то шутку, но Ромка толкнул его, а сам громко, словно стараясь заглушить то, что может вырваться у Григория, спросил у проходившего Михо:

— Ты далеко идешь, Михась?

— Скоро приду, — бросил на ходу Михо.

— Это ваши друзья? — спросила Марийка.

— Да, из нашего табора, — смущенно ответил Михо. И точно стараясь поднять авторитет друзей в глазах Марийки, заметил: — Ничего ребята.

— Мне хочется пить, — сказала Марийка. — Может быть, зайдем в буфет, ситро выпьем?

Михо нащупал в кармане трехрублевую бумажку. «А вдруг не хватит? — подумал он испуганно. — Может, она еще чего попросит?»

У стойки буфета столпилась очередь.

— Там ничего не возьмешь, — махнул рукой Михо, обрадовавшись возможности уйти из буфета.

Но Марийка неожиданно предложила:

— Вы сядьте за этот столик. Если кто подойдет, скажите — занято. А я попробую взять ситро. Меня ребята пропустят без очереди.

— Ладно, — пробурчал Михо и, вынув из кармана трехрублевку, протянул ее Марийке. — Вот… на ситро.

Она удивленно взглянула на Михо, покраснела и мягко отстранила его руку с деньгами.

— Не надо… У меня есть.

Михо растерянно повертел трехрублевку. Он выклянчил ее сегодня на базаре у одной женщины, которой пытался сбыть кастрюлю. Она не хотела брать кастрюлю, не поддавалась ни на какие уговоры.

— Да отстань ты от меня, — воскликнула она в сердцах. — На что мне эта дрянь?

— Купи, — канючил Михо.

— Не хочу. Не нужно мне.

Женщина была немолодая, но красивая, в хорошем пальто, с толстой желтой сумкой на плетеном ремешке. «Полно денег, наверно», — подумал Михо о сумке.

— Пять рублей, за пять рублей отдам… Возьми.

Женщина, до этого все время словно изучавшая кастрюлю, подняла голову и пристально посмотрела на Михо.

— А ты красивый!

Михо осклабился, но вспомнил Марийку и замкнулся.

— Зачем ты попрошайничаешь?

— Тятя, мамка голодные, — бормотал Михо заученное с детства. — Ну подай что-нибудь.

— Такой большой, а папу и маму вспоминает.

— Купи! — настаивал Михо, протягивая кастрюлю.

— Не нужна мне твоя кастрюля.

Женщина раскрыла сумочку и, достав оттуда три рубля, протянула их Михо.

— На, возьми, голубчик… И кастрюлю оставь себе.

…Михо вертел в руках трешку, и ему казалось, что она жжет ему руку. Этого не было, когда женщина на базаре дала ему деньги. То было привычное: просить, клянчить. Дадут — хорошо, не дадут — черт с ними… Здесь было другое.