– Вы не боитесь говорить это журналисту, который намерен о вас писать?

– Вот вы действительно голубиная душа, Люций. Неужели вы думаете, что вот в это кто-то поверит? Всё сказанное вполне себе очевидные вещи. Поэтому в них никто не верит. И верить не собирается. Чем очевиднее правда, тем лживее она кажется. А ложь – конструируемое явление, его можно построить гораздо убедительнее истины, сделать его более красивым.

Он задумался.

– Вот я вам приведу пример. Людям нравится верить в Троянскую войну из-за прекрасной Елены. Мол, она была так прекрасна – так прекрасна! – что из-за нее сотни тысяч мужчин воевали целое десятилетие, положив себя на кровавый алтарь жертв истории. И многие смотрят на это с восторгом, потому что поэзии в их умах гораздо больше места, нежели прозе. Война же эта по факту началась из-за какой-то мелочи, из-за какой-то вшивой бабенки, которая за эти десять лет успела набраться кучи морщин, лишнего веса и заработать целлюлит, а, возможно даже, и менопаузу, учитывая довольно быстрое старение людей того периода. Вы только представьте себе, какой бы ее увидел Менелай через эти десять лет. Но все почему-то видят в этой войне поэзию, которая весьма призрачна.

Я засмеялся.

– А что, если Елена действительно была настолько прекрасна?

– Ни одна женщина не стоит тысяч убитых мужчин. Ни один мужчина не стоит тысяч убитых женщин. Ни одни человек не стоит тысяч убитых детей. И пора бы уяснить это вашему пресловутому человечеству, построившему мир, в котором одна идея стоит миллионов загубленных жизней. А идею на трупах не построишь – скользко слишком.

– А если эта идея стоит лучшего будущего?

Он лукаво усмехнулся, глядя на меня прищуренными глазами.

– Знаете, я люблю, когда люди находятся в обоюдном непонимании. Тогда они переходят на понятный друг другу язык. Язык оружия. Ведь сегодня людей гораздо проще поднять на войну, нежели заставить что-то строить. Кто гордится теми строителями, которые строят нам дома? Никто. Зато у нас неподдельная гордость за тех, кто разрушает эти дома. Вот Александр Македонский – человек видный, человек великий. А в чем его величие? А в том, дорогой мой Люций, что он кровавым мечом завоевал полмира забавы ради.

Мы долго молчали.      

– Сегодня, – наконец сказал Магнус, – вечером мы отправимся на частную вечеринку в клуб «Pornia» на острове Лимбус. Это будет незабываемый вечер – поверьте мне.

Он поднялся, искоса взглянув на меня:

– Но хочу вас предупредить: на острове нам не удастся пообщаться – я буду нарасхват: знаете ли, деловые партнеры и просто много бесцельного и пустого внимания. Вам придется на продолжительное время остаться одному. С точки зрения надобности пребывания вас там как журналиста – дело совершенно ненужное.

– Как журналист, –  твердо заявил я, – думаю, что каждая деталь важна. Главное своевременно ее приметить и не упустить.

– Золотые слова, Люций. Хорошо бы помнить их всю жизнь.

– Убедил? – хитро усмехнулся я.

– Совершенно, – довольно ответил Магнус и в своей манере лукаво подмигнул. – Совершенно.

На входе в клуб Магнус задержался с компанией представительного вида людей. Они заговорили, а я немного отошел в сторону в ожидании. Вдруг я заметил миловидную девушку, которая одиноко стояла неподалеку от входа, и по ее виду я понял, что она не была пущена внутрь.

– Привет, – сказал я.

Она угрюмо взглянула, но не ответила.

– Не пустили? – спросил я, закуривая. Она взглянула на пачку сигарет и сказала:

– Можно?

– Тебе сколько лет?

– Восемнадцать.

Я с сомнением посмотрел на нее, усмехнувшись. Девственно миловидная, она казалась еще совсем юной и невинной. Однако была из тех, кто быстро приобретает взрослую женственность, хотя это не мешало распознать в ней подростка.  

– Четырнадцать – так? – предположил я.

– Пятнадцать, – поправила она. – Так можно или нет?

– Держи, – ответил я, протягивая пачку. Девушка вытянула две сигареты, одну зажала в губах. Я поднес ей огня, ожидая, что сейчас она зальется тугим кашлем, однако девушка умело затянулась и деланно наивными глазами посмотрела на меня.

– Мерси, – кокетливо сказала она, с интересом глядя на меня.

Забавно, что когда угощаешь человека сигаретой по его просьбе, порой нередко чувствуешь себя возвышенным над его личностью и до предела благородным. И в случае с ней я хотел продолжать, потому что она умела быть благодарной. А благодарными иногда можно играть.

– Тебе сколько? – спросила она. – Лет тридцать?

– Тридцать три.

– Ого, ты, наверно, женат – да?

– Нет. Я сторонник свободных отношений – институт семьи для меня глупость и предрассудок. Как, в общем-то, и для тебя.

Она пожала плечами.   

– Тебя как, кстати, звать? – спросил я.

– Люксурия.

Я представился, и мы пожали руки.

– А что ты собиралась там делать одна в четырнадцать лет?

– Мне пятнадцать.

– Хорошо-хорошо, пусть так.

– Не одна, а с друзьями. А друзья у меня – кидалы. Они не пришли.

– Печально.

Она поежилась от холода.

– Ты журналист, да?

– Может быть.

– Нет-нет, я видела твою физиономию в каком-то журнале… не помню название…

– Допустим. И что?

– Ты крутой.

– Почему?

– Не крутого печатать на обложке журнала не станут.

– А если на ней напечатан убийца?

– Значит, он тоже крутой.

– А если тебя напечатают?

– Не, я не крутая.

– Ну а всё же.

– Ну тогда точно буду крутой… Ой, а ты чего ржешь?

– Ничего. Просто узнал всё, что нужно. Благодарю.

– Что узнал?

– Повторю же – всё.

– И зачем?

– Я же журналист. Забыла?

В это время Магнус окликнул меня, направляясь со своей компанией к входу:

– Идемте, дорогой Люций! Прямиком в логово страшнейших и ужасно великих свершений! Скорее!

 Я внимательно посмотрел на Люксурию и, казалось, будто она слегка разочарована тем, что я должен покинуть ее. Она тихонько вздохнула, и мне вдруг страстно захотелось сделать ей одолжение, усилить произведенное ощущение, когда я угостил ее сигаретами.

– Идем, – решительно предложил я.

– Куда? – изумленно спросила она, вперив в меня девственно наивный взгляд.

– Наверно, в клуб, я так полагаю. Тебя же не пустили – так? Давай быстрее думай. Ты идешь или нет?

Она удивленно смотрела на меня, большими глазами.

– Ну… да.

Увидев Люксурию, Магнус приподнял брови, внимательно взглянув на меня.

– А кто эта юная леди? Она с вами, Люций? Мне кажется, вас я где-то видел.

Они обменялись странными взглядами, словно знали друг друга, и Магнус, наклонившись ко мне, тихо спросил:

– Вы уверены, что хотите взять ее с собой? Кажется, она довольно юна.

– Пусть развеется.

Магнус лукаво прищурился.

– Действительно. А почему бы и нет? Это никому не навредит.   

Мы нагло ворвались в бушующий особняк, адским пылом вскипавший от пенящейся праздности, гудящий и гремящий, как вздувшийся вулкан, разламывающий тектонические плиты в труху. Завидев Магнуса, народ восторженно вопил, почтительно расступившись перед ним, словно перед господином. Он стал центром неумолимо завлекающего безумства.

– Взгляните на всё это безобразие, – крикнул он мне, сквозь шум. – Обожаю наблюдать за этим. Люди, ратующие за свободу, собираются в дикой тесноте, чтобы ими правили звуковые волны. Забавно!

Музыка ударила жирным басом, и человеческая гуща забилась переливистой волной, плескаясь в шибающем ритме, трясущем землю.  

Яркие вспышки, стразы, глянец, бурные потоки элитных напитков, оголенные танцовщицы, гибкие, как кошки и страстные, как ведьмы, манящие и распутные; бесноватое заливистое людское ржание, рвущаяся музыка, яростно пьянящая. Это смешивалось в гремящий единой мощью смерч, и я уже не принадлежал себе, растворяясь в мире этой толпы, в которой не было ничего, кроме бесконечного, всепоглощающего блаженства и отрешенности от смертного мира. Теснота уже не стесняла – она вовлекала меня в единый организм элитного мира. И я, избавившись от Люксурии, дышал вместе с ними одним воздухом, одним ритмом, одним ревом. Я фанатично вопил с ними с одержимым бешенством.