— Вряд ли необходимо подчеркивать, что промышленный капитализм по сути своей фаллоцентричен. Изобретатели, инженеры, владельцы заводов и банкиры, питающие и поддерживающие его, — все они представители мужского пола. А наиболее привычный метонимический признак промышленности — заводская труба — есть не что иное, как метафора фаллического символа. Характерным описанием промышленного или городского пейзажа в литературе девятнадцатого века было следующее: пронзающие небо толстые трубы, извергающие струи черного дыма; здания содрогаются от ритмичных толчков мощных двигателей; поезд безудержно несется по тихим пригородам. Все это пропитано мужской сексуальностью доминирующего и деструктивного типа.

Таким образом, для женщин-романисток промышленность привлекательна по многим причинам. На уровне сознания это другой, чуждый, мужской деловой мир, в котором им нет места. Разумеется, я сейчас говорю о женщинах, принадлежащих к среднему классу, ибо все романистки того времени вышли именно из него. На уровне же подсознания — это желание излечиться от своей кастрированности, от чувства нехватки чего-то необходимого.

Некоторые студенты при слове «кастрированность» поднимают глаза, восхищаясь ледяным спокойствием, с которым его произносит Робин. Так восхищаются искусным парикмахером, манипулирующим остро отточенной бритвой.

— Все это отчетливо прослеживается на примере романа миссис Гаскелл «Север и Юг». Маргарет, благовоспитанная молодая героиня, уроженка юга Англии, по причине тяжелого материального положения отца вынуждена переехать в городок Милтон, очень напоминающий Манчестер. Там она знакомится с человеком по фамилии Торнтон. Этот чистейшей воды капиталист свято верит в законы спроса и предложения. Он ни капельки не сочувствует рабочим, когда дела их плохи и заработки низки. Но он и сам не ждет сочувствия, оказавшись на грани разорения. Поначалу Маргарет испытывает отвращение к жесткой производственной этике Торнтона, но когда бастующие рабочие становятся опасны, она импульсивно пытается спасти ему жизнь, тем самым обнаруживая неосознанную тягу к этому мужчине, равно как и инстинктивную классовую лояльность. Маргарет находит друзей среди рабочих и сочувствует их страданиям, но в решающий момент принимает сторону хозяина. Интерес, который Маргарет испытывает к заводу и к процессу производства (по мнению ее матери — гадкому и отвратительному), есть не что иное, как замещение ее тайного эротического интереса к Торнтону. Это отчетливо видно из разговора Маргарет с матерью, которая сетует на то, что дочка стала пользоваться заводским жаргоном. Маргарет возражает:

«— Раз я живу в заводском городе, я должна говорить на заводском языке, если мне этого хочется. Зачем мне путать тебя, мамочка, тысячами слов, которых ты никогда в жизни не слыхала? Ни за что не поверю, будто ты знаешь, что такое „большой прибор“.

— Не знаю, деточка. Знаю только, что звучит это вульгарно. И мне бы впредь не хотелось слышать, как ты это произносишь».

Робин отрывается от томика «Севера и Юга», отрывок из которого она только что прочитала, и окидывает аудиторию холодным взглядом серо-зеленых глаз.

— Думаю, мы с вами отлично знаем метафорическое значение слова «прибор».

Аудитория задорно хихикает, и авторучки царапают по бумаге быстрее прежнего.

— Есть еще вопросы? — спрашивает Вик и смотрит на часы.

— Только один, — откликается Берт Брэддок, директор по производству. — Если мы рационализируем производство так, как вы предлагаете, грозит ли это сокращением штатов?

— Нет, — отвечает Вик, глядя Брэддоку прямо в глаза. — Рационализация означает рост продаж. В итоге нам понадобится не меньше, а больше людей.

В итоге — возможно, если все пойдет по плану. Но Брэддок не хуже Вика знает, что на первых порах сокращения не избежать. Замены сотрудников в ходе работы — обычное дело, и это позволяет Берту Брэддоку урезонивать обеспокоенных начальников цехов, когда она начинают задавать щекотливые вопросы.

Вик заканчивает совещание, и когда все уходят, встает и потягивается. Потом подходит к окну и поигрывает пластинками жалюзи. Он смотрит на стоянку, где пустые машины, как терпеливые собаки, ждут своих хозяев, и прикидывает, удачно ли прошло совещание. На столе верещит переговорное устройство.

— Звонит Рой Макинтош из «Рэгкаст», — сообщает Ширли.

— Соедините.

Рой Макинтош — коммерческий директор местного литейного завода, много лет снабжающего «Принглс» своей продукцией. Он только что узнал, что «Принглс» не возобновила заказ, и звонит справиться о причине.

— Видимо, кто-то перебежал нам дорогу, — говорит он.

— Нет, Рой, — отвечает Вик. — Мы теперь сами себя снабжаем.

— За счет вашего старого литейного цеха?

— Мы его модернизировали.

— Давно следовало… — в голосе Роя Макинтоша чувствуется недоверие. После непродолжительной паузы он как бы между прочим замечает: — Пожалуй, я как-нибудь подскочу к вам. Хотелось бы взглянуть на ваш литейный.

— Конечно. — Вику только этого не хватало, но протокол требует положительного ответа. — Пусть ваша секретарша согласует это с моей.

Вик выходит в кабинет Ширли, на ходу натягивая пиджак. Над столом Ширли нависает Брайан Эверторп. При виде босса он смущенно выпрямляется. Явно жаловался на начальство.

— А-а, Брайан. Ты еще здесь?

— Уже ухожу.

Льстиво улыбаясь, он застегивает пиджак на толстом брюшке и выскальзывает из кабинета.

— Рой Макинтош желает осмотреть литейный. Когда позвонит его секретарша, оттяните визит настолько, насколько возможно. Не хочу, чтобы весь мир узнал о наших мощностях.

— Поняла, — кивает Ширли и делает пометку в своих бумагах.

— Я сейчас иду туда, повидать Тома Ригби. По пути загляну в механический цех.

— Хорошо, — отвечает Ширли и понимающе улыбается. О частых и беспричинных походах Вика в этот цех всем известно.

Мерион Рассел, студентка Робин, в длинном черном пальто свободного покроя и с сумкой-пакетом в руке, торопливо входит в огромное здание посреди коммерческого центра Раммиджа и расспрашивает у охранника, куда ей пройти. Тот осматривает содержимое сумки, ухмыляется и направляет девушку к лифтам. Она поднимается на седьмой этаж и идет по застланному ковром коридору, пока не доходит до комнаты с приоткрытой дверью. Оттуда доносятся мужские голоса, смех и хлопки пробок от шампанского. Мерион Рассел стоит у двери и осторожно заглядывает внутрь. Так вор оценивает обстановку: легко ли проникнуть в помещение и можно ли в случае чего быстро убежать. Довольная результатами, она идет дальше — в женский туалет. Перед зеркалом над раковиной наносит на лицо пудру и румяна, тени и помаду, расчесывает волосы. Потом запирается в одной из кабинок, ставит пакет на сиденье унитаза и достает из него орудия своего труда: красную атласную грацию с резинками для чулок, кружевные черные трусики, черные ажурные чулки и лакированные туфли на шпильке.

— Авторы рабочих романов не были способны разрешить средствами литературы те противоречия, которые завладели обществом. В то самое время, когда они писали об этих проблемах, Маркс и Энгельс сочиняли свои новаторские писания, в которых обосновывалась неизбежность политического решения этих проблем. Но романисты слыхом не слыхивали о Марксе с Энгельсом. А если бы услышали о них и их идеях, пожалуй, пришли бы в ужас, почувствовав угрозу их собственному привилегированному положению. При всем их возмущении нищетой и эксплуатацией, порожденными промышленным капитализмом, романисты по сути и сами являлись капиталистами, получающими прибыль от хорошо налаженного производства литературной продукции.

Часы на башне кампуса бьют двенадцать, и их приглушенный бой долетает до аудитории. Студенты начинают беспокойно ерзать на своих местах, шелестеть конспектами и надевать колпачки на авторучки. Пружинные замки на тетрадях со съемными блоками издают револьверные выстрелы. Робин переходит к заключительной части лекции.