— Но вы следили за ней, подглядывали, подслушивали разговоры, — сказал Сано, вставая рядом с Кусидой. — Вы могли догадаться, что происходит. Вы ревновали ее к другому мужчине? Видели их вместе, когда сопровождали ее на выездах из замка? Это вы отравили тушь, которую он подарил ей?

— Я не убивал ее! — Кусида схватил копье и угрожающе потряс им. — Я не знал о туши. Правила позволяют охранникам входить в комнаты наложниц только в случае крайней необходимости и с сопровождающими лицами. — Кусида подчеркивал свои слова, тыча острием копья в лицо Сано. — Я не убивал Харумэ. Я любил ее. И никогда не смог бы обидеть. Я и сейчас люблю. Будь она жива, возможно, когда-нибудь и полюбила бы меня. У меня не было причины желать ее смерти.

— Если не считать того, что с ее смертью с вас сняли обвинения и восстановили в должности, — напомнил Сано.

— Вы полагаете, меня это волнует? — яростно крикнул Кусида, не обращая внимания на любопытных прохожих. — Что для меня положение, деньги и даже честь, когда нет Харумэ?

Сано отступил, примиряюще подняв руки.

— Успокойтесь, — сказал он, сознавая, до какой опасной степени любовь, горе и гнев лишили лейтенанта душевного равновесия.

— Без нее моя жизнь кончена! — вскричал Кусида. — Арестуйте меня, осудите и казните, если вам так хочется, — мне все равно. Но говорю в последний раз: я не убивал Харумэ!

Последние слова Кусида выдавил сквозь зубы, хрипло дыша, словно накачивая себя злобой. Его лицо застыло в свирепой маске, как во время тренировочного боя. Он сделал выпад в сторону Сано, выбросив вперед копье. Сано схватился за древко. Пока они боролись за обладание оружием, Кусида выплевывал проклятия.

— Нет, Кусида-сан. Прекратите! — Коэмон и другие учителя выбежали из дверей. Они схватили лейтенанта и, отобрав копье, оттащили его от Сано, потом повалили рычащего и брыкающегося Кусиду на пол веранды. Пять человек едва могли удержать его. Ученики в испуге наблюдали за происходящим. Зеваки улюлюкали и смеялись. Кусида разразился громким, истерическим смехом.

— Харумэ, Харумэ, — причитал он, корчась от рыданий.

К школе прибежал дворцовый посыльный. Флаг с гербом Токугавы развивался на древке, укрепленном на его спине. Он поклонился Сано, протягивая лакированный футляр для свитков.

— Вам послание, сёсакан-сама.

Сано открыл футляр и прочел вложенное в него письмо от доктора Ито, которое утром было доставлено к нему домой, а затем переправлено сюда. Тело госпожи Харумэ прибыло в морг Эдо. Ито проведет обследование, когда будет удобно Сано.

— Проследите, чтобы Кусида без помех добрался домой, — попросил он Коэмона. Позже он прикажет начальнику дворцовой стражи отложить восстановление Кусиды в должности: виноват — не виноват, но лейтенант не в состоянии нести службу.

Проведав мать, Сано поехал в морг, то и дело возвращаясь мыслями к беседе с Кусидой. Как легко боль и ревность смогли превратить несчастную любовь лейтенанта к Харумэ в ненависть. И тем не менее имеется важный аргумент в пользу невиновности Кусиды. Его характер проявлялся в неожиданных, неистовых вспышках. Копье — любимое оружие Кусиды, и если бы он захотел убить, то воспользовался бы именно им. Убийство же госпожи Харумэ требовало холодного ума и длительной подготовки. Сано казалось, что отравление скорее подходило для женщины. Интересно, как проходит встреча Хираты с соперницей Харумэ, госпожой Ишитэру.

Театральный квартал Сарувака-тё располагался возле района Гинза и носил имя серебряной монеты, которую чеканили Токугава. Яркие надписи рекламировали представления, музыка и веселый смех доносились из верхних окон театров. На открытых башенках стучали барабанщики, привлекая зрителей. Люди разных возрастов и социальных слоев выстраивались в очереди возле будок, где продавались билеты, чайные домики и рестораны ломились от посетителей. Хирата оставил лошадь в общественной конюшне и пошел пешком сквозь шумную толпу. По приказу Сано он направил одну группу детективов на поиски бродячего торговца лекарствами Шойэя, а другую — на обыск в Большие Внутренние Покои. На женской половине он узнал, что госпожа Ишитэру находится в кукольном театре Сацума-за. Теперь, когда он приближался к театру, растущая тренога заставляло быстрее стучать его сердце.

Он солгал Сано, стараясь убедить и его, и себя, что прекрасно справится с допросом госпожи Ишитэру. Он нечасто робел перед женщинами, как это было прошлой ночью с госпожой Кэйсо-ин и госпожой Шизуру, он любил их и заводил многочисленные романы со служанками и дочками лавочников, однако высокопоставленные дамы рождали в нем чувство собственной неполноценности. Обычно Хирата гордился своим невысоким происхождением, не помешавшим ему многого в жизни добиться. Он знал, что в храбрости, образованности, боевых искусствах не уступал многим именитым самураям, и потому мог держаться с ними с достоинством. Но с женщинами...

Их изящная красота вызывала в нем безнадежное томление. Оставаясь в двадцать один год холостяком, Хирата медлил с женитьбой, надеясь достаточно высоко подняться по служебной лестнице и заполучить в жены благородную даму, которая никогда не трудилась в поте лица, как его мать, чтобы поддерживать дом и заботиться о домашних без помощи слуг. Став главным вассалом Сано, он достиг этой цели: его семья теперь получала предложения от знатных кланов, ищущих связей с двором сёгуна и предлагавших своих дочерей в возможные супруги Хираты. Сано был готов играть роль посредника и подобрать нужную партию. И все же Хирата по-прежнему откладывал женитьбу. Дамы из высшего света заставляли его чувствовать себя грубым, грязным и приниженным, несмотря на все достижения. Рядом с ними он навсегда останется неполноценным, недостойным счастья иметь такую жену.

Хирата остановился перед Сацума-за, большой открытой ареной, образованной деревянными стенами, окружавшими двор. Над входом висели занавеси цвета индиго с гербом заведения: пять оперенных стрел — символ кукольного театра. На вертикальных флагах были написаны названия идущих постановок. Служащий, сидевший на возвышении, собирал плату, другой следил за входом, узкой горизонтальной щелью в стене, которая не позволяла театралам проникать внутрь без оплаты. Хирата сказан себе, что не позволит госпоже Ишитэру смутить его, как это сделала мать сёгуна. Отравление — спланированное, бесконтактное преступление — было классическим методом из арсенала женщин-убийц, и Ишитэру, таким образом, становилась главной подозреваемой.

— Один, пожалуйста, — сказал Хирата служителю, протягивая монеты.

Нырнув в дверь, он оказался в фойе театра, забитом завсегдатаями, которые, воспользовавшись перерывом в шедших весь день постановках, покупали на лотках чай, саке, рисовые пирожные, фрукты и жареные дынные семечки. Хирата разулся в положенном месте и стал протискиваться через толпу, раздумывая, как найти госпожу Ишитэру, которую никогда прежде не видел.

— Хирата-сан?

Он обернулся на голос женщины, окликнувшей его по имени. Перед ним стояла молодая дама, чуть моложе его, одетая в ярко-красное шелковое кимоно, украшенное синими и золотыми зонтиками. У нее были круглые щеки и веселые глаза, блестящие черные волосы спускались на плечи. Она поклонилась.

— Я Ниу Мидори, — прозвучал мелодичный, по-девичьи высокий голос. — И хочу выразить уважение вашему хозяину. — Ее полные розовые губы изогнулись в улыбке, на щеках появились ямочки. — Однажды он очень мне помог, и я ему благодарна.

— Да, я знаю... он рассказывал мне. — Хирата улыбнулся в ответ, очарованный ее простыми манерами, чего никак не ожидал от женщины такого положения, как Мидори. Ее отец был так называемым внешним правителем — даймё, чей клан потерпел поражение в сражении при Сэкигахаре и позднее присягнул на верность победившей фракции Токугавы. Семья Ниу, лишенная наследственного домена и переселенная на далекий остров Кюсю, оставалась тем не менее одной из богатейших и могущественных в Японии. Но Мидори была столь же непосредственна, как те девушки, с которыми Хирате доводилось крутить романы. Неожиданно он почувствовал себя беззаботным и дерзким.