Из хода сообщения показался Линдеман, поднялся по ступенькам наверх.

— Разве тебе не нужно сидеть за коммутатором? — спросил его Зеехазе.

— Я хочу собственными ушами послушать эту симфонию.

В этот момент за их спиной раздалось три взрыва. Это открыла огонь батарея тяжёлых орудии, к тому же на полминуты раньше положенного времени. Все с напряжением следили за стрелками своих часов. С таким напряжением смотрят на часы только за несколько минут до наступления Нового года. Затем открыл огонь миномётный дивизион. Мины с завыванием уходили в воздух.

Пять часов тридцать минут. Операция «Осенний туман» началась.

Это было что-то страшное, невообразимое. Земля содрогалась от взрывов. По низкому, затянутому густыми облаками небу проносились сотни и тысячи снарядов из пушек, гаубиц и миномётов. Они со свистом, визгом завыванием неслись в сторону противника. Весь этот шум перекрывали залпы реактивных миномётов. Фау-2, взлетая высоко в небо, оставляли за собой огненные хвосты. Звуки разрывов смешались со звуками выстрелов. Долина окуталась густыми клубами разноцветного дыма, сквозь который можно было увидеть лишь траектории трассирующих снарядов.

Грохот разрывов всё нарастал. Уши с трудам выдерживали такую нагрузку.

Пять часов тридцать пять минут.

Почти одновременно справа и слева вспыхнули чаши больших зенитных прожекторов. Двести огромных прожекторов мгновенно превратили ночь в день. Позиции американцев были залиты снопами яркого света. А снаряды всё летели и летели в густую стену пыли и дыма, освещённую светом прожекторов. При таком обстреле вряд ли кому из американских артиллеристов удалось покинуть огневые позиции.

— Такая канонада, что даже да захватывает, — сказал командир отделения радиосвязи.

Линдеман громко вздохнул.

— Вот это поворот! — Унтер-офицер рукой вытер слёзы. — Ради такого стоило ждать и верить фюреру. Вот вам красноречивое доказательство, что ждали мы не зря, — хвастливо заявил он.

Зеехазе крепко сжал губы.

— Думаю, что мало найдётся идиотов, которые так думают, — пробормотал себе под нос Линдеман.

— Через шесть недель война на западе закончится. На континенте, можете мне поверить, не останется ни одного янки, ни одного британца! — выпалил неуравновешенный унтер-офицер, лицо которого светилось от радости. Он был уверен, что его точку зрения разделяют все остальные.

Артиллерия противника, огневые позиции которой находились на участке шириной три километра, молчала. Расчёты её несли большие потери в живой силе и технике.

От Моншау до Эстернаха земля была перекопана снарядами. Стотридцатикилометровая полоса смерти. В течение целого часа на этом участке горело всё, что может гореть. Казалось, воздух и тот горел. Здесь бушевал огненный смерч, нацеленный на части и соединения 1-й американской армии.

На участке южнее Моншау против 2-й и 99-й американских дивизий, против 108-й дивизии, перед боевыми порядками которой находился резерв в несколько километров, прикрываемый до этого 14-й кавалерийской группой путём постоянного патрулирования, против разорванных и оттеснённых на далёкое друг от друга расстояние частей 28-й дивизии действовали пехотные и воздушно-десантные части, танковые дивизии СС и специально выделенные высшим командованием части артиллерии и миномётов.

Здесь запустили моторы девятьсот семьдесят танков, самоходных орудий и групп бронетранспортёров, запаса горючего у которых могло хватить всего на сто пятьдесят километров марша.

От лахенского участка фронта до люксембургского немецкая артиллерия вела огонь по противнику, израсходовав восьмисуточную норму боеприпасов.

В укрытиях стояли, притаившись, «тигры». В ночь, предшествующую наступлению, сапёры незаметно проделали проходы в противотанковых заграждениях.

Люди и боевая техника были приведены в движение. Так называемый прорыв Рундштедта, как ещё именовали операцию «Вахта на Рейне», а также «Кристрозе» и, наконец, операция «Осенний туман» начались.

Гитлер молил бога о том, чтобы погода помешала вражеской авиации предпринять крупный контрналет со стратегической целью, а девяносто немецких реактивных истребителей Ме-262, только что полученных с заводов, смогли бы продемонстрировать своё превосходство в воздухе. Этот моноплан с двумя реактивными двигателями развивал скорость до девятисот километров в час и был вооружён четырьмя пушками МК-108, однако помимо этого его можно было использовать и как штурмовик, который мог брать на борт несколько двухсотпятидесятикилограммовых бомб. Короче говоря, это была грозная машина.

Тем временем майор Брам клял всё на свете, с нетерпением ожидая рассвета. С полуночи он находился на передовом КП батальона, что на правом фланге. В пять часов тридцать пять минут, когда прожекторы осветили местность, майор увидел, что тяжёлая артиллерия ведёт огонь не по переднему краю, где в окопах сидит американская пехота, а по дотам, дзотам и пулемётным гнёздам своих войск.

Майор Брам позвал к себе артиллерийского наблюдателя. К нему прибежал вахтмайстер Монзе.

— Вы что, с ума спятили?! Мальчишка! — закричал на наблюдателя майор. — О чём вы только думаете? — И он показал рукой на большое облака дыма, которое поднималось позади позиций пехоты и расстилалось в северном направлении.

— Данные для стрельбы, господин майор, готовили в дивизионе. Точно по схеме огня.

— Этот неумёха Альтдерфер ни на что не способен! — Брам от ярости не находил себе места. — Но какие меры приняли вы, чтобы скорректировать огонь, ребёнок вы… этакий?

— Я доложил, что снаряды ложатся с перелётом. Начальник штаба ответил, что они с полуночи же получали метеосводки, а температура воздуха повысилась. Наверняка причина только в этом.

— А что вы сейчас намерены делать?! — закричал майор, понимая всю нелепость этого вопроса.

— До шести тридцати я ничего не могу делать: всё должно идти строго по плану.

— Найдхард, что у нас есть кроме миномётов? — спросил, побагровев, майор.

— Две лёгкие противотанковые пушки и больше ничего.

— Это значит, что батальону придётся подавлять американскую пехоту без всякой поддержки со стороны артиллерии, так, да?

Найдхард молчал.

— Открыть огонь по дотам!

Тем временем артиллерия перенесла огонь в глубину.

Через пять минут настало время атаки.

— Соедините меня с первым батальоном, с капитаном Гартманом.

Казалось, прошла целая вечность.

— Послушайте, капитан, немедленно направьте ко мне взвод тяжёлых пулемётов, понятно?! — закричал майор в трубку.

— Слушаюсь, господин майор! — ответил ему капитан на другом конце провода.

Снаряды средней и тяжёлой артиллерии ложились точно на цель. В воздух летели комья земли, обломки дерева, куски металла. Пулемётчики вели огонь длинными очередями по окопам противника.

Первые штурмовые группы выскочили из окопов и, стреляя из автоматов на ходу, устремились вперёд. Проволочные заграждения подрывались удлинёнными зарядами. Связки гранат летели в бойницы и смотровые щели дзотов, Ружейно-пулемётный огонь не замолкал ни на секунду.

Майор Брам поднёс бинокль к глазам.

«Мины под снегом не различишь. Ребята, боясь подорваться, от страха наложили в штаны», — подумал он.

Американцы открыли ответный огонь, принудив солдат майора Брама залечь. Прожекторы продолжали щупать землю, приблизив на целый час наступление рассвета.

Командир полка ввёл в бой резервную роту, выдвинул далеко вперёд несколько станковых пулемётов. Он сам повёл солдат в атаку.

«Всё происходит так, как и тогда, в мае, — подумал майор. — Но зачем всё это делается? Для кого? Раньше я как-то никогда не задумывался над этим вопросом. И вот впервые в жизни сам иду в атаку, хотя и понимаю всю бессмысленность этого наступления. Да, собственно, с тех пор как у меня не стало Урсулы, для меня всё потеряло всякий смысл».

Американская дальнобойная артиллерия открыла заградительный огонь. На участке майора Брама он становился всё гуще и гуще. Потери в людях оказались большими, чем предполагалось. Десантникам, действовавшим слева, удалось в нескольких местах ворваться в окопы противника.