Сгибаясь в три погибели, укрыв лицо рукой, пробрался я через колючие ветки к стволу. Здесь было хорошо: сухо веяло смолой и теплой пылью. Редкая капля проникала сквозь многоэтажную зеленую крышу...
Дождь, однако, скоро кончился, и солнце тотчас во всю силу ударило по лесу. Он засверкал, засветился до самой своей глубины, мокрый и ликующий. Но ель не пропустила света под свой полог, и еще недавно это уютное убежище теперь показалось мне мрачным и холодным. Я как бы кожей понял, почему в старом еловом лесу не растут ни другие деревья, ни кустарники, а часто даже и травы — только серо-зеленые бороды мхов. И еще мне подумалось: «Не зря в народных сказках угрюмые ельники — угодья лешего да ведьмы».
Сама ель тени не боится. Ей хватает и малой доли того света, без которого не могут обойтись лиственница, береза, сосна, осина.
Застилая этим деревьям свет, ель теснит их, теснит, пока совсем не выживет за пределы своего леса...
Ох, и прехитро же устроена эта, зимой и летом зеленая, елочка! Ее более открытые, а потому и лучше освещенные ветви встречают солнце, как еж лисицу: воинственно торчащими вверх листами-иголками. Кожица на этих иглах толстая, плотная и блестит, будто смазана жиром, а устьица утоплены в ней, спрятаны в ямках-бороздках.
В общем, все устроено так, чтобы и в зной и в мороз поменьше отдавать влаги.
На затененных же ветвях иголки, наоборот, почти лежат, подставляя весь свой бок солнцу. Да и сами иголки шире, как бы немного сплющены. Кожица у них заметно тоньше, не такая блестящая, и устьица уже не прячутся в бороздках.
Вот откуда у елки ее роскошное зеленое платье до самого пола — ветви на ней не сохнут, даже если к ним доходит лишь самая малость солнечного света. Только в старых ельниках отмирают нижние, совсем уж глухо затененные ветви.
Интересно, что маленькие елочки-подростки еще лучше, чем взрослые, переносят полумрак елового леса. Да и как бы им иначе вырасти в глухой тени своих косматых мамаш! Более того, без этого прикрытия они погибли бы или от летнего иссушающего тепла, или от зимней иссушающей стужи.
Да, впрочем, и у взрослых елей молодые побеги не могут выдержать даже слабого морозца. Ежегодно в конце мая появляются они на каждой ветке. Нежные, в ярко-зеленой, еще мягкой хвое малыши до смерти боятся холода. Но через два месяца, то есть задолго до первых заморозков, их уже не отличишь от старших братьев: у них такая же прочная кора и сами они такие же твердые и выносливые.
Поэтому ель смогла заселить земли, где полгода царит зимняя стужа, смогла дойти до северного предела лесов!
Двести пятьдесят — триста лет живет это дерево и до конца дней своих сохраняет красоту стройной остроконечной кроны. Каждый год выгоняет она на вершине новое кольцо боковых веточек и новый верхушечный побег. Прямой и высокий, он словно специально создан, чтобы носить блестящий наконечник из тонкого стекла, которым мы венчаем новогоднюю елочку.
Вот она, наша любимица, замерла, словно затаила дыхание, в светлом тепле комнаты. Прохладой пахнет ее смолистая хвоя. По зеленым лапам празднично льются гирлянды, разноцветно сияют стеклянные шары... Но где-то там, в глубине меж еловых ветвей, в отсветах лампочек-свечек, затаилась неприрученная лесная ночь. Может быть, именно ею завораживает детей и взрослых сказка новогодней елки!..
И я люблю такую елочку — в серебре и золоте праздничной мишуры. Еще с детства счастливая память прочно хранит душноватый, волшебный запах розовых и голубых свечек, запах клея от картонажных игрушек. В ту пору елка кружила душу тихим восторгом и веселой верой в неизвестное, а потому еще более дорогое, завтрашнее счастье...
Но год от года растет во мне чувство вины — поначалу смутное, неуверенное, а теперь вот ясное и резкое, как оконная рама при свете дня. Сколько, сколько же миллионов елочек, не прожив и четверти своей жизни, гибнет под новогодним топором! А ведь они бы еще сто, а то и двести лет украшали бы наши леса! Еще сто, а то и двести лет очищали бы воздух, которым мы дышим, от ядовитого углекислого газа! Освежали бы каждый наш вздох новой порцией кислорода! Еще долгие годы, счастливые годы они бы кормили поколения и поколения разных букашек и птиц! Они жили бы и жили...
КАКТУС — ЦИСТЕРНА ЕМКОСТЬЮ В ШЕСТЬ ТОНН
Великий жрец и вождь ацтеков призвал к себе всех старейшин племени. Он сказал:
«Наконец-то мы пришли в страну, любимую богами. Наши женщины и дети устали от долгих кочевок. Мы должны здесь, в этой стране, найти место, чтобы навсегда поставить наши дома. Дома, в которых мы будем жить и умирать, в которых будут рождаться дети наших детей. Каждый из вас тотчас отправится на поиски этого места. Пусть ваши ноги не знают усталости и пусть не теряют зоркости ваши глаза! Запомните: место это там, где орел, поймавший змею, сидит на священном кактусе...»
Так древняя легенда рассказывает историю рождения города Мехико — столицы Мексики: на ее государственном гербе изображен орел со змеей в, клюве, сидящий на колючем кактусе.
Удивительное это, ни на что не похожее растение упоминается во многих сказаниях народов Центральной и Южной Америки. Называя его, индейцы благоговейно прибавляют слово «священный» — столь необычны, загадочны кактусы, так давно и так хорошо они служат человеку: дают еду и питье, материал для одежды и для жилища, вылечивают от многих болезней, чудодейственно снимают даже самую сильную боль.
Главная страна кактусов — Мексиканское нагорье — гигантская чаша, окруженная горами, большую часть года налитая жаром субтропического солнца и лишенная дождей. Скалы, щебенка, желтый песок да сухая, в пыль истертая ветрами бурая почва...
Сколько приспособлений требуется растению, чтобы выжить здесь! И вот все кактусы — а разных видов их имеется множество — обладают великолепным набором таких приспособлений. И маленькие, и большие, и круглые, как ежи, и те, что похожи на толстые зеленые столбы, — все они даже в самое сухое время до отказа наполнены водой. Животные, чтобы утолить жажду, разбивали бы, разгрызали эти растения-водоемы, и, кто знает, сохранилось бы тогда хоть малое число их!
Да не так-то просто подступиться к кактусам: они ощетинились острыми и длинными шипами, крепкими, словно костяными. Трудно себе представить, что это грозное оружие — преображенные листья. Обязанности же листьев выполняет само кактусовое тело. Глянцевитая плотная кожица его толстого стебля, как кожица листа, пронизана устьицами, и, как в листе, под ней залегают зеленые зерна хлорофилла. А совсем не нужные этому растению расточители влаги — нежные листья — превратились в жесткие колючки-защитники.
Самые большие кактусы похожи на гигантские многорожковые подсвечники-канделябры. Они поднимаются над сухими холмами на высоту трех-, а то и пятиэтажного дома и хранят в себе до шести тонн воды — две автомобильные цистерны! Как умудряется растение собирать здесь такое богатство? Ведь и под землей в этих местах не просто добыть влагу: слишком глубоко она залегает, слишком тверда спекшаяся, сцементированная почва, слишком много в ней щебня.
Нет, кактус ищет воду не там. Его неглубокие, но длинные корни раскинулись вширь во все стороны на двадцать, на тридцать метров. В сухие, бездождевые сезоны каждый кактусовый корешок словно бы притаится, замрет, а кончик у него даже совсем отсохнет.
Но вот с громом, с молнией приходит пора дождей — зимних или летних, время стремительных, водопадных ливней, и смотри: корни кактуса воспрянули! Быстро, быстрее, чем хвост у ящерицы, отрастают у них отсохшие кончики, и растение начинает жадно, неустанно всасывать свежую воду, пока полностью не зальет свои просторные емкости. А потом — огнем гори земля и небо под немилосердным мексиканским солнцем! Кактусу уже не страшно: днем, чтобы не отдавать ни капли из своих сбережений, он плотно сомкнет устьица. Только ночью он приоткроет их, вбирая с воздухом необходимый углекислый газ.
