Но и травы в саванне могут расти только такие, которых не пугают затяжные ежегодные засухи. Травы эти имеют узкие-узкие стебли, чтобы жаркое солнце поменьше испаряло с них драгоценной влаги. Для этой же цели колоски у этих растений спрятаны за жесткими чешуйками, покрытыми к тому же, словно войлоком, густыми волосками. У некоторых саванновых трав имеются вроде бы фляжки — полые внутри подземные клубни, в которых запасается вода. А многие травянистые растения в долгий период без дождя, казалось бы, и совсем засыхают. Однако корневища их, укрытые в почве, остаются живыми и при первых же дождях выгоняют на поверхность веселые молодые побеги...

Вот какой своеобразный растительный покров выткали солнечный луч и капля воды там, где тепла вволю, но влага отпускается по очень скупой норме. Если при таком же жарком солнце осадков выпадает еще меньше, образуется пустыня.

Обычная наша береза, или клен, или ель его и за дерево бы не посчитали. Посмотрели бы они на него с высоты своей зеленой кроны и презрительно сказали бы: «Да это урод какой-то».

Но в песчаной пустыне, где у саксаула дом, там он — король, а наши зеленые красавцы там просто погибли бы от жажды, от нестерпимой для них жары. Они даже не удержались бы своими корнями в песке...

В пустыне, среди зноя и безводья, и такое дерево-уродец, в полтора-два метра ростом, выглядит чудом, а уж целый лес из таких деревьев — и вовсе чудо из чудес!

Свою первую встречу с ним люди не забывают всю жизнь.

Шел человек через пески — сыпучие, горячие, безнадежные — и вдруг: «...Лес из невиданных деревьев... Корявые, вытаращенно следящие за нами стволы были похожи на тела змееобразных ископаемых, а свисающие зеленые космы — на шерсть этих чудовищ... И тень под деревьями была неплотная — паутинная полутень...»

И вправду, саксаул вроде того простодушного ученого из сказки Андерсена, который потерял свою тень. Да и откуда ей быть у саксаула? Тень у обычного дерева — от тысячи его ладошек-листьев или от тысячи сочных зеленых иголок. Но ведь каждый листик, каждая иголка испаряет влагу. Вот у саксаула листочки и превратились в совсем маленькие, миллиметровые чешуйки. Они плотно облегают тонкие, гибкие побеги, вырастающие каждый год зелеными метелками на концах его корявых, твердых, как железо, ветвей.

В самую же сухую и знойную пору — июне-июле, чтобы еще меньше отдавать влаги, чтобы не засохнуть, саксаул сбрасывает добрую половину своих побегов. Они облетают, как листья, устилают подножие изогнутых, скрученных стволов, и зеленый царь песков до лучших дней погружается в дремоту.

Теперь в полусне дышит он уже в полсилы, а стало быть, и ест вполовину. На сохранившихся зеленых побегах он полуприкрыл свои устьица и уже вдвое меньше вбирает ими лакомой углекислоты из воздуха. Но зато вдвое меньше и отдает через них воды.

Однако заметьте: все же воду он отдает, и, надо полагать, с удовольствием — испаряясь, она приятно охлаждает его нежные побеги. Нет, саксаул, конечно, не боится жары, но — сколько можно?! Ствол же нагревается до сорока с лишним градусов!..

Так и дремлет саксаул среди желтого безмолвия июльской пустыни, и грезит он о лучших днях, и о тех, что миновали, и о тех, что предстоят. Может быть, вспоминается ему ушедшая весна: доброе апрельское солнце и веселые проливные апрельские дожди. Тогда на каждом его побеге расцвело множество небольших беловатых цветов. Это было прекрасно!..

Но прошла неделя-другая — осыпались цветы, а в пустыню на огненном коне ворвалось лето. Оно мгновенно высушило пески. Дождевая влага сохранилась лишь глубоко под землей, куда не проникает солнечный жар. Вы думаете, это обеспокоило саксаул? Нисколько! Его мощный разветвленный корень метров на десять уходит вглубь и может в самую трудную пору добыть из-под земли хоть немного влаги. К тому же он надежно удерживает дерево в таком ненадежном грунте, как песок.

Но может быть, грезится саксаулу не минувшая весна, а предстоящая осень, когда воздух станет прохладнее, поостынет песок и нет-нет да застучит по стволу еще робкий дождик? Именно к этому славному времени, но не раньше, только к концу сентября, созреют и осыплются на песок его семена. Ветер понесет их, и где-нибудь меж барханами, не прячась от света и тепла, прямо на солнцепеке, прорастут они маленькими саксаульчиками.

Поднимутся маленькие деревья, которые никогда не станут по-настоящему большими...

Вот каков царь песков саксаул, это дерево без тени, этот «урод»! А нуте-ка вы, березы, клены, ели, попробуйте-ка!

Кажется, что степь лежит посреди неба: по всему кругу ее вольный простор упирается в небосвод. Этим степь похожа и на тундру, и на пустыню — те тоже открыты взгляду до самого горизонта.

Есть и другое сходство: зима в степи сурова, почти как в тундре, а лето знойно и засушливо, почти как в пустыне. С талыми снегами, с весенними да осенними дождями влаги степь получает вдвое-втрое меньше, чем, например, леса Подмосковья. Вот ее-то, влаги, и недостает для роста деревьев. Ее только-только хватает, чтобы степная земля не стала пустыней...

Оседлали б мы с тобой, читатель, коней и пустились бы степью. День скакали б, два, неделю, месяц, а вокруг все было бы то же:

На все стороны путь: ни лесочка, ни гор!

Необъятная ширь! Неоглядный простор!

Неоглядными просторами легли степи в Европе от Дуная на восток. В Венгрии их называют «пуштами». В нашей стране степи идут от Карпатских гор через Урал до сибирской реки Обь. Встречаются они и дальше, только уже островами среди лесов и хребтов. В долине Амура они получили название «амурских прерий». Но и настоящие, «ковбойские» прерии Северной Америки, и южноамериканские пампасы — это тоже степи, тоже безлесные равнины, где могут расти только травы.

Да и не всякие травы...

Зимой степь спит. Сквозь неглубокий снежный покров обжигают ее почву морозы. Сутками визжат и воют над ней злые бураны. И все это должны вынести растения, избравшие степь своим домом. Холода убивают их слабый стебель. Но на самом основании стебля, у корня, не умирают, а только замирают тугие маленькие клубочки — почки возобновления. И они, и корневище, укрытое землей, лишь забываются в ледяном сне на долгие месяцы зимы. Они ждут первого тепла...

В марте-апреле степное солнце поворачивает на весну. Снег оседает, исходит бегучими ручьями. Идут первые дожди. Это единственная пора года, когда земля здесь глубоко и полно наливается влагой.

Степь просыпается.

И начинается удивительное в ее жизни. Ни лес, ни пустыня, ни тундра не меняют так часто, с такой быстротой свой растительный наряд. Через каждую неделю-две степь уже иная: другие краски в другом рисунке расцвечивают ее.

Читатель, спутник мой, остановим здесь своих резвых коней. Оглянись, посмотри: достаточно было нескольких теплых апрельских дней, чтобы среди бурой, уже отмершей, прошлогодней травы засветились желтые тюльпаны, и крупки, и еще многие-многие другие — бело-оранжевые, фиолетовые, снежно-белые, голубые цветы. Все эти растения нежны, малы ростом. Им хорошо, пока не поднялись более высокие травы. Пока влажен верхний, быстро сохнущий слой почвы — глубже не достанут их коротенькие корни. Пока не слишком нагрет воздух — эти растения не переносят сухой жары.

Через неделю отцветут первенцы степи. Одни из них, например, такие, как крупка, рассыпав семена, совсем закончат свою мотыльково-короткую жизнь. Их новое поколение украсит цветами степь в начале следующей весны. Другие, такие, как тюльпан, — многолетники. Они будут продолжать жить. Но уже под землей. Как это происходит, мы узнаем на остановке у буквы «Т».

А наверху, под солнцем, раскрывает цветы уже следующая смена. Этих растений намного больше, они выше ростом, крупнее. Для их цветения особенно хороши именно эти дни — первой половины мая. И заметь, их пестроцветную россыпь мы видим уже не на буром фоне мертвых, полусгнивших прошлогодних стеблей и листьев, а на густой новой зелени. К этому времени она уже сплошь покрыла степь.