За несколько дней до этого Таров видел Ростислава в форме «Российского фашистского союза» — черной косоворотке, с черепом и скрещенными костями на рукаве. Тогда он огорчился и посчитал себя виноватым в том, что не смог уберечь парня от фашистской заразы. И вот сейчас подумал, не выполнял ли Славка поручения союза. Он присел на перила крыльца и окликнул Ростислава.

— Ты откуда? Такой вид, будто убил кого-то. — Таров знал: если человеку высказать тяжелое обвинение, он обязательно станет оправдываться и раскроет правду. Славка молчал.

— Чего молчишь?

— Боюсь... Тут такое дело, Ермак Дионисович.

— Ты что, перестал доверять мне?

— Ладно, расскажу. — Ростислав по-мальчишески тряхнул рыжими кудрями. — Только дайте слово, что сохраните тайну...

— Разумеется, — сказал Таров и подумал: «Еще совсем мальчишка, все игра для него». Но игра оказалась не такой уж безобидной.

— Сегодня поджигали вагоны на Бензянском вокзале.

— Зачем?

— Не знаю.

— А вчера? — наугад спросил Таров.

— Вчера стреляли холостыми патронами по машинам с японскими флажками.

— Почему по японским? По другим тоже стреляли?

— Нет, только по японским, так приказал Константин Владимирович.

— Родзаевский?

— Он и Лев Павлович...

— Какой Лев Павлович?

— Ну, Охотин, помощник Родзаевского... Некоторые кидали гранаты без взрывателей в дома, где живут японцы, а то просто вели пальбу из винтовок в Фуцзядяне[3]...

— А хорошо платят, что ли?

— Платят? Пустяки. По пять даянов за ночь.

— Да, не густо... Нравится тебе у них?

— Приветствие нравится: «Слава России!» Они не только языки чешут, что-то делают.

Уснуть в ту ночь Тарову не удалось. Едва задремав, как был разбужен лязгом гусениц о булыжную мостовую. Ермак Дионисович сунул ноги в расшлепанные тапочки, подошел к окну, раздвинул ситцевые занавески. По улице с грохотом ползли танки и тупорылые грузовики. В машинах сидели японские солдаты, в руках винтовки с примкнутыми плоскими штыками. Над городом кружились самолеты. За ними опускались тысячи листовок, летели, как бабочки, трепеща крыльями. Воззвания появились на заборах, на стенах домов. В них говорилось, что народ Маньчжурии восстал против самозванного правительства Гоминьдана и пожелал создать свое независимое государство Маньчжоу-Го. Японское императорское правительство, руководствуясь чувством гуманности и глубочайшего уважения к народу, решило оказать ему помощь в достижении благородных стремлений.

«Значит, весь этот спектакль со стрельбой, гранатами, поджогами японцы разыграли сами: им нужен был предлог», — думал Таров, сопоставляя рассказ Ростислава и развернувшиеся события.

Позднее он узнал, что провокационные действия были организованы японцами и в Чанчуне, и в Цицикаре, и в других китайских городах.

Всему миру известен «мукденский инцидент». В одну из сентябрьских ночей японцы разрушили железнодорожное полотно и облыжно обвинили в этом китайцев. Так был создан предлог для ввода войск в Северо-Восточный Китай.

В газетах «Харбинские новости», издававшейся японцами для белогвардейцев, в белогвардейских листах появились портреты последнего отпрыска цинской династии Пу И, который был объявлен верховным правителем Маньчжоу-Го. Японские советники осуществляли фактическое руководство страной, вводили и утверждали оккупационный режим...

В судьбе Тарова произошел крутой поворот.

В середине мая его с утра вызвал атаман. Такое случалось редко. Обычно Семенов появлялся в войсковом управлении поздно. Правда, Таров заметил, что после вторжения японских войск в Маньчжурию хлопот у атамана прибавилось.

Семенов что-то писал, низко склонившись над столом. У него была небольшая близорукость, но очками атаман не пользовался.

— А, студент, садись. Сейчас...

По обращению Ермак Дионисович догадался: предстоит важный разговор. Странно, но в таких случаях Семенов почему-то называл его не по фамилии, не по званию, а этим шутливым прозвищем, оставшимся от их петроградской встречи. Семенов сосредоточенно думал, его густые подвижные брови то взлетали, то сдвигались, и тогда на переносице обозначалась глубокая складка.

— Как поживаешь, студент? — спросил Семенов, отрываясь от бумаг.

— Терпимо, ваше превосходительство!

— Сиди, сиди... Есть разговор. — Он откинулся к спинке стула. — Я, однако, повторю слова, сказанные когда-то в «Метрополе». Мне опять понадобился умный бурят...

Семенов задумался на секунду и, задержав взгляд на лице Тарова, добавил:

— На очень ответственное дело... Только ты можешь, другого человека у меня нет... Хочешь побывать в родных местах?

— Я считал себя полезным здесь, ваше превосходительство, при вас... — Такое предложение со стороны атамана Таров ждал, обсуждал различные варианты с Казариновым. Но Центр считал пока нежелательным возвращение Тарова на родину. Там рассчитывали переключить возможности Тарова на выяснение японских планов: давно уже знали, что Япония рассматривает Маньчжурию, как плацдарм для нападения на Советский Союз.

— Не скрою, капитан, я доволен тобою, и мне жалко расставаться. Но интересы дела превыше всего. Сейчас там ты нужнее. Другого человека у меня нет, — повторил Семенов. — Надо помочь нашим людям на родине, напомнить о нас, подтолкнуть... Потом поговорим подробно...

— Позвольте, ваше превосходительство, подумать день-два. — Таров понял, что отказаться он не сможет. Надо прямо доложить об этом Центру. Ермак Дионисович, наверное, и себе не признался бы в том, что в эти минуты на донышке сердца теплилось радостное чувство. Очень хотелось побывать на родной земле.

— Думать не запрещаю, а отказываться не советую. — Семенов встал, всем видом своим показывая, что считает дело решенным. Таров тоже поднялся.

— Сегодня у нас вторник? — спросил атаман. — Так вот, о своем согласии доложишь в четверг. Тогда поговорим и о цели твоей миссии...

Когда Таров вышел из кабинета, Семенов попытался вернуться к незаконченному документу, но не мог. Шпионская миссия Тарова, должно быть, напомнила атаману о том, как унизительна связь его самого с начальником Дайренской ЯВМ[4] капитаном Такэокой. Генерал-лейтенант русской армии, атаман казачьего забайкальского войска и вдруг... Каждый месяц Такэока вручает ему тысячу иен и всякий раз требует расписку в получении этой ничтожной суммы...

И Семенов с горечью вспомнил выступление перед американским судом генерала Грэвса в апреле двадцать второго года. Грэвс говорил, что по его предположению, Семенов, задерживая поезда на станции Маньчжурия, отобрал у пассажиров ценностей не меньше, чем на четырнадцать миллионов рублей. «Если бы сохранились эти миллионы, — думал атаман, — я не позволил бы Такэоке унижать меня грошовыми подачками. Все ушло на содержание войска».

Эти воспоминания покоробили атамана, он чертыхнулся.

Таров попросил доктора срочно информировать Центр о сложившемся положении. В воскресенье Михаил Иванович сообщил: выезд разрешен.

В назначенный день и час Семенов и Таров пришли в японскую военную миссию. Их принял начальник отдела подполковник Тосихидэ. Прижав ладони к коленям, он отвешивал поклоны гостям и преданно улыбался. Когда были закончены взаимные приветствия, расспросы о жизни и самочувствии, уселись на коврики возле низкого столика. Тосихидэ поблагодарил Семенова за помощь и содействие, которое он оказывает японской военной администрации.

— Наша страна приняла на себя почетную и трудную задачу — искоренение коммунизма на азиатском континенте, — говорил подполковник, — все русские патриоты стремятся помогать великой Японии...

Затем Тосихидэ сообщил, что японская военная миссия имеет сведения: в Сибири, Забайкалье и на Дальнем Востоке назревает взрыв против Советской власти. Крестьяне составляют там не меньше восьмидесяти процентов населения. Они не принимают коллективизацию, не хотят расставаться со своим хозяйством... Очень недовольно советами буддийское духовенство. Главная задача в этих условиях — возглавить стихийные выступления, ввести их в нужное русло, оказать помощь в людях, оружии и боеприпасах.