К тому моменту канцелярская страна опять, как на позапрошлой исторической спирали, здорово потучнела и раскраснелась на политическом глобусе, и, если бы не Атлантический океан, то очертания нового царства правды и единодушия приобрели бы идеальную форму планетарного кулачища, направленного в сторону ароматно гниющего североамериканского агрессора, тоже, в свой черед, подровнявшего материковый контур до филигранно отточенной фиги адекватного размера. В самом канцелярстве за этот период произошли маловажные перемены, о которых вкратце можно упомянуть в двух словах.

Во второй срок правления канцлера Полкана независимая прокуратура поставила к стенке всех несогласных с его человеколюбивой политикой еретиков, и население державы сократилось втрое. В третий срок среди оставшихся провели чистку. Очищенным раздали месячный паек, скафандры и ручные пулеметы, а загрязненных бросили на стройку тысячелетия: бурение земного шара до ядра с целью уничтожения исламского фундаментализма тектонической магмой. В четвертый срок случайность помогла добиться желаемого эффекта: на застрявший в земной оболочке бур нечаянно шлепнулся с неба то ли метеорит, то ли сбившаяся с дороги ядерная боеголовка, и на месте исламского фундаментализма возникла любопытная жареная равнина.

Лесничий Елпидифор, между прочим говоря, все это время не сидел сложа руки в бездеятельном покое на тюремной скамье. Куда только ни посылал его канцлер все эти шестнадцать лет, каждый раз заключая с каким-нибудь западным жуликом пари, что этот живучий паразит Елпидифор не вернется живым обратно в темницу, – и на войну с итальянской козанострой его бросал, и в революционной мясорубке неоднократно прокручивал, и в контртеррористические операции с поголовным истреблением террористов заодно с заложниками и спецназом подставлял, и в подводные глубины на розыски волшебных сокровищ без акваланга погружал, и в прокаженном Пентагоне пришибленного лупоглазого инопланетянина на нашу сторону перевербовывать отправлял, – никакая зараза не брала нашего героя. Какого только лиха не отведал верткий Елпидифор – и во дворце Саддама Хусейна, когда по всей арабской земле расползалась огнедышащая каша, целую неделю на лампочке мотался, пока жара не сошла, и в тропическом бурьяне Амазонии от голодного стада пираний и крокодилов сабелькой отмахивался, и с подбитого аэроплана без парашюта на пучок высоковольтных проводов приземлялся, и в океанских толщах, задыхаясь от духоты, шаромыжного Нептуна в очко и в нарды надувал, – все ему нипочем. К тридцати пяти годам он возмужал, окреп и окончательно сложился как несгибаемый приспособленец к любым критическим полундрам. Поэтому ничего нет диковинного в том, что его за отважное поведение полюбила несмышленая дева Архицель. Достигнув полового созревания и обратившись в недостижимое возбужденное наваждение всякого канцелярского мужика, обогащенного эдиповым комплексом, канцелярская дочка в канун шестнадцатого Всемирного Дня Изумления показала родителям невоспитанный язык, отклонив всех иноземных женихов, построенных перед ней в шеренгу заботливым отцом.

– Я, – обратилась она с докладом к толпе, – выйду замуж только за единственного мужчину на свете, за лесничего Елпидифора, потому что он во всех смыслах и положениях меня удовлетворяет, во!

Полкан и без того люто ненавидел популярного вояку, ибо какие только бюджеты и валовые продукты из-за его охотничьих подвигов не просаживал иностранным подлецам, жадным до наживы, азартный канцлер всякий раз, когда несгораемый и непотопляемый Елпидифор возвращался домой с очередного смертоносного задания отдохнувшим, загоревшим и набравшимся впечатлений. А тут еще родная дочь осрамилась перед всем мировым сообществом, высказав публичную симпатию к окаянному охотнику. Подавившись бешеной слюной, канцлер чуть самостоятельно не лишил дочку девической добродетели, но удержался в рамках приличий, лишь озверело забросал гранатами весь батальон женихов, напрочь состоявший из одних только заграничных принцев, залил скорбь молочным коктейлем, а потом пошел искать утешение в борделе. Ох, и тяжело же королям вести общественно-полезную работу и еще нести на своих плечах такую обузу, как подрастающая дочь!

И вот, по прошествии шестнадцати лет, как было уже сказано, заглянула к Полкану «на огонек» с дружественным визитом колдунья Ягиня. Заглянула одна, без бога Чоха пока что, решила обойтись своими чародейскими силами. Канцлер в это время мучался запором, заседая на унитазе, и, как услышал по рации, кто к нему пожаловал, так от робости засорил канализацию месячной нормой испражнений.

– Неплохо выглядишь, король, – улыбнулась ему ворожея, когда он выбежал из клозета, похудевший на десять килограмм. – Как жизнь пожилая? Не разочаровался еще в политической борьбе с инакомыслием?

– Здорово живешь, подруга, – осклабился канцлер, наливая ей яду в стакан, – перцовочки за встречу не хватанешь?

– Слыхала я, что ты охотой на ведьм увлекаешься? – отставляя в сторону дорогую отраву, расточила лясы Ягиня. – Может, покажешь мне парочку своих капканов и удочек?

– Про какие такие ловушки ты мелешь, дорогая союзница? Акстись! Наше канцелярское гостеприимство известно по всему миру, – надавливая на кнопочку под столом, изумленно отвечал канцлер.

– Ой, что это? – как будто испугалась ведьма и посмотрела себе под ноги. – Гляди-ка, пол подо мной исчез. А там, внизу – шахта с иллюминацией. А на дне – мамочка моя! – ничего себе колышки торчат!

– Не может быть! – отвесил челюсть Полкан. Подбежал к колдунье, рукой у нее под башмаками и над головой провел, допытываясь, на чем это она в воздухе висит, сам чуть с ней рядом в пустоту не встал да вовремя опомнился, наказующим перстом женщине пригрозил, мол, меня не проведешь.

А Ягиня все топчется на невидимом атмосферном столбе и не отказывает себе в язвительных замечаниях.

– Не подсунешь ли мне под коленки табуреточку, канцлер? Устала с дороги, хочется ножку за ножку заложить.

– Вот это представление! – медведем гризли заревел канцлер. – Теперь мы утрем нос прохиндею Дэвиду Копперфильду.

– Еще бы не утереть, – подхватила его счастливое восхищение Ягиня, – я ведь не какая-то там иллюзионистка, а самая настоящая потомственная фурия с выдающимися магнетическими наклонностями.

– Точно, – по-деловому заключил Полкан. – Такое искусство полезно для укрепления вертикали власти. Я покупаю у тебя этот трюк. Бухгалтер, вези сюда золотой запас из Центрального банка! А заодно и охрану свистни! Куда она вся запропастилась? С сегодняшнего дня наша любимая сестра Ягиня по государственной значительности приравнивается к полезным ископаемым, и ей теперь полагается телохранительская опека.

– Не кричи, твое величество, – шепнула ведьма, – и на помощь не зови, никто на крик не придет.

– Не понял, почему?

– Потому что все твои судебно-исполнительные амбалы заодно с кухарками и шоферами во дворе перед домом еле-еле, как морская трава, колышутся.

– Как это – колышутся? – недоуменно скривил шею канцлер и выглянул в окно.

На улице и впрямь обрисовалась чудная картина. Вся канцелярская администрация остолбенела на площади перед Бледным домом в плавных хореографических комбинациях: кто хватался за кобуру и никак не мог из нее выхватить огнестрельное содержимое, кто падал в обморок и никак не мог упасть, оставаясь в тупоугольном преклонении, а кто, выкинув одну ногу вперед, спасался наутек и никак не мог оторвать ботинок от гудрона, испуганно разинув пасть. И весь этот грандиозный скульптурный кордебалет вместе с увязшими в небе птицами и подбросившими брызги автомобилями важно и степенно продвигался вперед короткими содроганиями, как иногда бывает в слезоточивые моменты заморских контрабандных фильмов, когда одно мгновение нерасторопно переворачивается вслед за другим.

– Ну, ты даешь! – схватился за прическу канцлер. – Слушай, у кого это со скоростью нарушилось – у них или у нас?

– У них, конечно, у них, только им это невдомек.

– А долго твой вареный рапид будет продолжаться?