Симург Мы были стаей одиноких птиц, Изгоев, запевал и забияк. Со всех на свете стран и заграниц Собрали нас, сформировав косяк, И был прекрасен этот жуткий стан, Где над смутьяном царствовал смутьян. Здесь были китоглавы и грачи, Бакланы – пожиратели сардин, Фигляры, гарпии, бородачи, И каждому в клюв палец не клади, И каждый где хотел, там и кружил, И с нами только ветер злой дружил. Кому пришла идея нас собрать В столь разношерстный, бешеный кагал, Какую цель должна такая рать Достичь, никто из нас не понимал. И вот перо к перу, глаза в глаза — Слетелись побродяги на базар. Утес, что облепила наша дичь, С ума сходил от криков, драк и ссор. И вот какой-то дряхлый жалкий сыч, Протяжно свистнув, начал разговор. И стихло все. Квохтанью старика Внимали птицы, небо и река. Он молвил: «На горе священной Каф Живет загадочный царь птиц Симург. И мы должны, свой норов обуздав, Всем скопищем отправиться к нему. Нас выбрали из многих, но – беда, Что все не доберемся мы туда. И прежде, чем подняться на крыло, Я должен познакомить вас с Огнем, Мрак посвятит в свое вас ремесло, И кое-что вам растолкует Гром. Да здравствует Симург! Эй, сброд чумной, Нас гибель или слава ждут. За мной!». Что? Как? На кой?.. Зачем? Куда? К чему? Воспитанный отмщеньем и войной, Стан загалдел: «Какой еще Симург? Пошел бы он со всей своей родней! Какой еще там, к черту, царь и бог? Да он уже давно, наверно, сдох!». Но наша ругань длилась ровно миг. Вдруг грянул Гром, и задрожал утес, И первой молнии сверкнувший блик Десяток крикунов смахнул с берез, И, взвизгнув в страхе, стая в небеса Взвилась, от смерти крылья унося. Мы драпали куда глаза глядят, А Гром за нами несся на парах, Косили молнии за рядом ряд, И только перья рассыпались в прах, Но все ж мы выбрались черт знает как Из-под грозы и вляпались во Мрак. В такую тьму, что не видать ни зги. Всю ночь мы мчались в полной слепоте, Пока не поняли, что есть мозги, Чей свет не равнозначен темноте. И вот уж, тьму лучами из глазниц Пронзая, мчится дальше клин жар-птиц. Но главным испытаньем стал Огонь. Необорим и недоступен свет. Вблизи приятно, но попробуй, тронь: Сиянье, радость, вспышка – и привет. Там, где мы были, на краю Земли, Немало пепла ветры намели. И вот, пройдя сквозь сотни передряг, Все одолев, мы все еще летим. Нас ровно тридцать. С нами наш вожак, Ведущий клин по грозному Пути, И иногда нам снится, что вот-вот Окончится наш сказочный полет. И иногда еще такой нам сон Мерещится, что будто бы мы все, Вся стая, все мы вместе – это Он, Летящий по небу во всей красе, Достигший Истины счастливый принц… Мы были стаей одиноких птиц. Сказка о волшебном яблоке, экзистенциальном вопросе и прытком лесничем Елпидифоре,
рассказанная с применением современной изящной терминологии В некотором царстве, в некотором государстве жили-были канцлер с канцеляршей – это, значит, король с королевой по-старому. Эпоха тогда была просвещенная, и наука сильно продвинулась вперед, и ученых развелось – пруд пруди, все одни доктора да члены-корреспонденты, и канцлер с канцеляршей держали у себя при дворе с дюжину таких членов, да вот, к несчастью, ни один из этих корреспондентов не мог помочь своему покровителю в его недуге. А недуг-то и заключался всего-навсего в том, что не было у канцлера и канцелярши детей. Для нас с вами, уважаемый электорат, это, конечно, не ахти какая беда – отсутствие потомства. Иное дело – цари. Им по статусу положено иметь наследников, ну если не целый выводок, то хотя бы одного, самого задрипанного, лишь бы народу было сподручно кормить его с ложки. А то если народу некого кормить с ложки, то опускаются у него, у бедного народа, руки, и становится он сам не свой, худеет и умнеет на глазах, и всячески развинчивается. Ну да бог с ним, с народом, не о нем речь. Итак, для королей забота о продолжении рода – настоящая беда, у них прямо лицо перекашивается, когда речь заходит о детях, а уж когда их нет, то тут и вовсе туши свет, бросай гранату. Чего только ни перепробовала бедная венценосная чета, чтобы достичь присовокупления в семье. Куда их только ни укалывали всякими иглами хитрые китайцы, какой только активной биологической приправой ни пичкали их ушлые американцы, какие только конечности ни массировали им оголтелые турки, – ничего не помогало державным супружникам избавиться от неплодия. И вот, когда все средства уже были испробованы, и у всей демократически настроенной части населения государства пошатнулась вера в непререкаемый авторитаризм науки, вспомнил канцлер Полкан Тринадцатый старую легенду про волшебную яблоню, якобы приносящую потомство тем, кто сжует плоды с этого дерева. (Ну, не всем подряд, конечно, приносящую, а только женщинам. Мужчинам, в силу их физиологических отличий от слабого пола, подобная перспектива не светила, хоть скушай ты все то магическое растение со стволом, с листьями, с корнями и с землей, на которой оно стоит. Ну, если только ты очень хочешь, в порядке исключения, при изменении мужеского пола на женский, – тогдашняя наука уже и до такого непотребства докатилась – страждешь исправить себе, так сказать, детородный инструмент и воспитать дите без вредного влияния феминизма, то можно и мужика от неплодия вылечить. А вообще-то, конечно, фрукт этот предназначался для женского сословья.) Ну а легенда, стало быть, вот какая. Со времен глубокого средневекового мракобесия и ханжества ходил в тех краях сказ о злой ведьме Ягине, которая однажды выручила из беды бога смерти и воздаяния по заслугам по кличке Чох. Не поделил этот самый Чох с богом жизни и радости Пыхтуном одну нимфу – ну, не нимфу, а так себе нимфеточку сомнительной наружности, и вышел у них скандал на весь небосвод. Десять лет подконтрольные им средства массовой инсинуации густо сдабривали эфирное пространство лазури отборнейшими помоями, чему были несказанно рады отупевшие в религиозном невежестве канцелярские народности, не уставая хвалить небо за подкорм хилых посевов мака и конопли, пока в начале третьего года Господу нашему царю-батюшке, то есть самому главному их теневому богу, которому все заочно плевали в рожу, а очно признавались в чувстве и целовали в седалище, не надоела их собачья полемика. Чтоб более никому не повадно было хамить друг другу за глаза обидными плюрализмами, Главный временно отстранил Пыхтуна от занимаемой должности, отдав заботу о радостной жизни на откуп инквизиционной опричнины. Бога же смерти как сильно отметившегося в ругательном ремесле сквернавца снабдил для совершенства в означенном искусстве таким выразительным обличьем и такими морфологическими ресурсами, что бедняга Чох утратил всякую возможность геройствовать на любовном фланге. Стоило ему только раскрыть свое любезное хайло перед какой-нибудь божественной грешницей и обратить на себя ее взоры, как несчастную красотку от одного созерцания этого мордоворота и от потоков рифмованного мата начинало крючить и буравить, и наизнанку выворачивать, что, вполне понятно, несколько мешало их дальнейшему продвижению в сторону алькова. Короче говоря, тут не то, что амурного удовлетворения не получишь, рюмку шафрана – и то не опрокинешь – плавники с бивнями чинят препоны. Вот в этот самый момент и подвернулась Чоху ведьмочка Ягиня. |