Стараясь не разбудить его, она высвободилась из объятий и села в постели.

Постепенно глаза ее стали различать предметы в комнате. Уже рассвело. Все здесь так опрятно, удобно, даже сорванные завесы полога он аккуратно сложил, также как и их разбросанную одежду. Уголь в камине почти прогорел, но в комнате еще тепло.

Он вздохнул во сне и пошевелил рукой, словно хотел дотянуться до нее. Она слезла с кровати, закуталась в его шлафрок и пошла в другой конец комнаты заняться камином. Скоро пламя вспыхнуло и запылало ярче.

Дав перевернулся. Она оглянулась на него. Свет ласково ложился на его сомкнутые веки и оливковую гладкую кожу. Подбородок его зарос преизрядной щетиной. Еще ночью щетина царапала ей кожу. Не осталось ничего от шалопая в серебряном парике и элегантном наряде. Он спал, как темный ангел, и взлохмаченные волосы спадали ему на уши.

– Ты не прав, – прошептала она, а предательские слезы обжигали и грозили политься ручьем. – Нагота гораздо уязвимее.

Сильвия смотрела, как он спит, и пыталась побороть желание забраться обратно к нему в постель, чтобы он овладел ею снова. Она опустила голову.

Когда она снова посмотрела на него, глаза его глядели прямо на нее.

– А, – сказал он. – Мой секретарь, подобно Авроре, хмуро смотрит на меня.

– Аврора никогда не хмурится, – промолвила она. – Рассвет всегда дарит только улыбками.

Дав откинул одеяло, соскочил с постели и, голый, подошел к двери. Даже после стольких дней у нее все еще захватывало дух при виде его обнаженного тела.

– Именно, – бросил он ей через плечо. – Хмурость Авроры неизбежно оказывается притворной, так как вслед за рассветом всегда наступает день, даже зимой.

Он схватил полотенце, прикрыл им бедра и, высунув голову в коридор, закричал что-то. Раздалось громкое топанье и торопливое шарканье.

– Боже, – закрыл он дверь. – Завтра вся кухонная прислуга получит прибавку к жалованью. Я только что потребовал для нас ванну.

Полчаса спустя он сам затащил ванну в комнату, а потом, таская из коридора ведро за ведром, наполнил ее.

– Залезайте, мадам, – скомандовал он. – Ванна для вас. Я не стану оскорблять вашу скромность, если от нее хоть что-то осталось, и займусь постелью.

Пока она мылась, он снял с кровати белье и застелил ее заново чистыми простынями. Потом вернулся и помог ей ополоснуть волосы. Поливая ей на голову чистой водой из кувшина, перебирал в пальцах ее мокрые пряди. Чувство, овладевшее ею в такой момент, было смесью невинности и самой что ни на есть греховной порочности. Ей захотелось, чтобы он продолжал прикасаться к ней и далее. Но он протянул ей большую купальную простыню.

Снова укутанная в его шлафрок, она уселась у огня, чтобы просушить волосы и выпить горячего кофе, он же опустошал и заполнял снова ванну, таская из коридора ведро за ведром. И наконец сам забрался в воду.

– Ничто так не успокаивает, – произнес он, – натруженные мышцы, как вода. Только умоляю вас, мадам, не спрашивайте, какие именно мышцы.

Она засмеялась и швырнула в него пустой чашкой. Расплескивая воду, он рванулся и поймал чашку в воздухе.

– Вот наказывает меня Господь за то, что я научил своего секретаря бросать!

– Радуйтесь, что не научили убивать.

– В этом и не было никакой необходимости, мадам. Я уже сражен. – И он с головой погрузился в воду, пуская пузыри как ребенок.

Сильвия подошла к ванне, чтобы забрать чашку, которую он поставил на пол возле. Он со смехом вынырнул на поверхность. Темная щетина вполне отчетливо обрисовывала контур его нижней челюсти – еще день-два, и у него появится настоящая бородка.

– У меня ни малейшего шанса, – возразила она. – Ты вовсе не сражен.

– Нет, сражен, – потер он мокрой ладонью по подбородку. – Но если тебе мало, что ты погубила мое сердце и желаешь умертвить мое тело, то пора тебе начать отрабатывать твой прокорм.

– Ах, так я еще прокорм не отработала?!

– Ваши ласки завоевали мое сердце и душу, мадам. Но они не могут пойти в счет вашего содержания. С другой стороны, вам, в качестве моего секретаря... – Она наклонила кувшин, но рука его быстро перехватила ее руку. – ...Вменяется в долг брить меня!

– Нет! – отказалась она.

– По-моему, я ясно высказался, когда нанимал вас, мистер Уайт, – проговорил Дав. – Вы осмелитесь пойти наперекор прямому приказу?

– Я думала, что мы покончили с секретарскими глупостями.

– Покончили? Так ты капитулируешь?

– Да ни за что!

Он вытер себе лицо полотенцем.

– Итак, перед тобой выбор: хочешь оставаться здесь в качестве моего секретаря – тогда брей!

– И вы позволите врагу приблизиться к вашему горлу с бритвой в руке?

– Ну, смотря какому врагу. Мои бритвенные принадлежности лежат вон там, на умывальнике.

Она подошла к умывальнику и открыла оправленную в медь шкатулку красного дерева.

Сильвия не могла отвести глаз от прямого лезвия, отточенного до смертоносной остроты.

– И вы не побоитесь подпустить меня с такой штукой к своему горлу?

– А чего мне бояться?

– Мне никогда в жизни не приходилось прежде брить мужчин. Что, если у меня рука дрогнет?

– Тогда я закончу свой земной путь в этой ванне, окровавленный и побежденный.

Держа бритву в руке, она подошла к ванне.

– Вы правда хотите стать первым мужчиной, побритым моей рукой?

Он ухмыльнулся и глубже ушел под воду.

– Я уже был первым во всем, что только имеет значение. Она наклонилась и прошептала ему в ухо:

– Полагаю, пройденные переживания оказались столь же новы для вас, как и мои для меня, сэр.

– И ты думаешь, что мужская гордость позволит мне признаться? Умоляю, побрей меня, прекрасная Сильвия, иначе вид мфего подбородка приведет в ужас дам и детей, а лошади, завидев меня, будут становиться на дыбы.

Он закрыл глаза.

– И что мне делать?

– Скрести той хорошенькой вещицей, что у тебя в руках, по моему лицу, убирая щетину. – Кивком головы он указал на умывальник. – Но сначала мыло.

– У тебя же есть мыло, – промолвила она.

– Необходимо мыло для бритья, мадам. Оно в футляре. Она возвратилась с мылом, намочила руки и принялась намыливать ему подбородок, взбивая пену. Перешла к колючим щекам, намылила нежные места ниже уха, шею. Она до мельчайших подробностей знала каждую черту его лица. Теперь она никогда не забудет ни одну из них, пока будет жива. Но тут он схватил ее руки в свои.

– Увы, как ни восхитительно прикосновение твоих рук, однако я не могу допустить, чтобы ты ободрала свои ладони. Кисточки предохраняют от этого.

Сильвия стерла мыло с рук. Ладони ее пощипывало. Сердце билось быстро и сильно.

– Почему ты сразу не сказал?

– Потому что ощущать прикосновение твоих ладоней к лицу так эротично. Позволь, я объясню...

Следуя его инструкциям, она взбила в чашке кисточкой пену.

– А теперь смертоносное лезвие? – спросила она, взяв в руки бритву.

– Да. Смертоносное лезвие.

Дав закинул голову на бортик, подставив горло и челюсть. Глаза его закрылись. Дыхание стало глубоким и ровным. Сильвия стояла над ним, держа бритву в руках. Смертоносное лезвие.

Она словно обратилась в камень. Словно стала одной из Девяти Дев, превращенных в гранит за то, что плясали в день субботний. Словно стала Длинной Мег, каменным утесом, чья острая вершина стремится в небо, навсегда утратив дар чувственного восприятия.

– Если мыло пересохнет, – подсказал он, – справиться с щетиной будет нелегко.

– А лезвие острое? – Голос ее прозвучал глухо.

– Острее, чем язычок сварливой жены. Если лезвие тупое, то можно ободрать все лицо. – Он взял тряпицу, которой мылся, и растянул ее между руками. – Попробуй-ка.

Она резанула с размаху, и ткань словно сама собой распалась на две аккуратные половинки. Лезвие замерло в нескольких дюймах выше его груди, как раз над сердцем. Она отшатнулась и выронила бритву, которая со стуком упала на пол.

– Ах, черт! А если бы я порезала тебя? Он открыл глаза и усмехнулся.