— Нет, я не могу вам этого рассказать. Если вы меня выдадите, он найдет меня, и тогда все начнется снова.

— Не говори ерунды. Если с тобой кто-то так поступил, надо пожаловаться на него в полицию. Тебе придется пройти медицинский осмотр.

Тогда Надя рассказала этой женщине, что это сделал ее, Надин, отец и что она не хочет подавать на него в суд, потому что он всегда умудряется как-то выкрутиться. Она заплакала, объясняя, что брату удалось вырвать ее из лап отца и что он, брат, теперь о ней заботится. Он будет привозить ее сюда, в типографию, и увозить обратно. А если отец узнает, где она находится, то силой заберет к себе, и тогда ее никто уже не найдет.

Женщина-бригадир все поняла.

— Хорошо, мы организуем все так, чтобы ты никогда не работала по одному и тому же графику, а сотрудников отдела кадров я попрошу никому не говорить о том, что ты работаешь у нас. Не переживай, малышка, здесь ты в безопасности.

Но она, однако, настаивала, чтобы Надя подала на Старика жалобу в полицию. И в конце концов через некоторое время та подала жалобу в один из полицейских участков Парижа. Эту бумагу, конечно, передали в жандармерию Креси-ла-Шапель, где ее попросту проигнорировали.

Более того, жандармы тут же сообщили Старику адрес типографии, в которой работала Надя, и тот незамедлительно отправился туда, чтобы ее забрать. К счастью, когда он явился в типографию, то столкнулся там прежде всего с той женщиной-бригадиром. Она заявила, что Надя в типографии больше не работает, а затем и бухгалтер подтвердил, что девушка поспешно уволилась, даже не получив причитающуюся ей зарплату. Старик тут же попытался прибрать эти деньги к рукам:

— Ну тогда отдайте Надину зарплату мне. Я отдам ей, когда найду ее!

Чтобы избавиться от него, женщине-бригадиру пришлось попросить бухгалтера поверить этому мужчине и отдать ему зарплату Нади.

Благодаря бригадирше и бухгалтеру Старику так и не удалось добраться до моей сестры.

В течение целой недели он ежедневно приезжал вместе со мной в Париж, надеясь разыскать и схватить Надю. Однако сестра жила с Брюно в его квартире, адреса которой никто, кроме них двоих, не знал, и работала по скользящему графику. Старик стал напрашиваться на встречу с начальником отдела кадров, чтобы попытаться выведать адрес Нади. Однако женщина, занимавшая эту должность, была в курсе всей этой истории, а потому разговаривать о чем-либо со Стариком отказалась. И тому в конце концов пришлось сдаться.

Получается, что работники типографии спасли Надю.

У меня вскоре началась иная жизнь.

В целом все было так же, как прежде, но отныне у меня появилась новая роль — роль будущей матери детей моего отца.

В ходе следствия, которое было проведено после его смерти, я заметила, что тот факт, что мой Старик не был моим настоящим отцом, действовал на тех, кто задавал мне вопросы, успокаивающе.

Как будто для меня была какая-то разница!

С точки зрения закона я приходилась ему дочерью, потому что родилась, когда мои родители все еще являлись друг для друга мужем и женой. Я, обращаясь к нему, называла его папой, а он никогда не пытался сказать мне по этому поводу правду. Такая ситуация его вполне устраивала, потому что он мог получать мою пенсию по инвалидности и выступать по отношению ко мне в роли опекуна.

И вот он решил, что я могу быть для него полезной и в другом отношении: благодаря мне он мог бы получать пособия на детей. Возможно, он также говорил себе, что это позволит ему увеличить количество своего потомства и послужит утешением в том, что от него удрали Брюно и Надя.

В общем, Старик принялся тщательно вести календарь моих месячных, как когда-то делал это применительно к моей сестре. Он регулярно вводил в меня сперму в те периоды, когда я была физически готова к зачатию, и поскольку хотел, чтобы со мной у него получилось не так, как с Надей, то придумал новый метод, который стал для меня еще одной пыткой.

Он поставил кровать на чердаке под балками, к которым приладил веревки. К этим веревкам он мог привязывать мои ноги.

После того как Старик вводил в меня свою сперму, он привязывал мои ноги так, чтобы они были подняты к потолку, объясняя при этом, что именно подобным образом арабы поступают со своими женщинами, когда хотят, чтобы те забеременели.

— Судя по тому, сколько они рожают маленьких арабчиков, данная методика дает хорошие результаты.

Мне приходилось оставаться в подобном положении в течение трех или четырех дней. Старик запирал чердак, и я лежала там на спине, с привязанными к кровати руками и с поднятыми вверх зафиксированными ногами. Я не могла самостоятельно изменить положение тела.

Уже через несколько минут пребывания в подобной позе начинались жуткие мучения.

Вся кровь стекала в бедра. Веревки, сжимающие щиколотки, причиняли мне сильную боль и заставляли «оживать» ожоги у меня на ступнях. В первый раз я в течение нескольких часов подряд кричала и плакала. Я дергала руками и ногами, пытаясь вырваться из своих пут, однако Старик умел завязывать узлы очень прочно, и все мои усилия лишь усугубляли испытываемые мною страдания.

Старик периодически наведывался на чердак, принося мне еды и питья. Я каждый раз с нетерпением ждала, когда же он придет. Он садился возле кровати, гладил меня по волосам и разговаривал со мной.

— Перестань дергаться, а иначе ничего не получится. И тогда придется все начинать сначала. Если ты забеременеешь, все это закончится и ты меня очень обрадуешь. Ты же хочешь меня обрадовать, да?

Я ничего не отвечала. Через пару дней пребывания в подобной позе я больше не чувствовала своих ног. Мне казалось, что они омертвели. Я боялась, что уже не смогу ходить.

— Ничего, я буду носить тебя на руках, — «утешал» меня Старик. — Так что не переживай.

Услышав о том, что мои мучения прекратятся, если я забеременею, я стала мечтать о том, чтобы это произошло, пусть даже толком и не знала, что это будет для меня означать. Я хотела только одного — снова начать ходить, как сделала это после нескольких месяцев, проведенных в больнице.

На чердаке было то холодно, то жарко. Впоследствии мне довелось лежать здесь в подобной позе в различные времена года, потому что Старик проделывал со мной такую процедуру перед каждой из моих беременностей.

По прошествии четырех дней Старик развязал меня и выпустил с чердака, а затем стал неделю за неделей ждать моих следующих месячных.

Однако они у меня так и не начались.

Я забеременела.

Мой живот стал округляться, а груди наливаться.

Старик старался за мной ухаживать. В своей собственной манере. Это выражалось в том, что он делал мне подарочки.

Будучи в особо хорошем настроении, он приносил мне сладкий йогурт.

В течение многих и многих лет сладкий йогурт был единственным проявлением его щедрости. Время от времени я удостаивалась этой сладости — тогда, когда была по отношению к Старику очень ласковой. Я так пристрастилась к этому йогурту, что на следующий день после смерти Старика вытащила из его кошелька все лежавшие там деньги и, купив себе две больших упаковки этого счастья, так его налопалась, что мне едва не стало дурно.

Мой живот постепенно увеличивался, но это отнюдь не мешало Старику везде таскать меня с собой. Как раз наоборот.

Он с гордостью показывал меня своим знакомым и говорил им, что его семья скоро увеличится. Старушку это, конечно, раздражало, но она предпочитала помалкивать и лишь сердито дулась. Если она ко мне и обращалась, то только затем, чтобы напомнить, что я должна навести порядок на кухне.

Она приучила нас наводить чистоту еще в те времена, когда мы были детьми.

Она заставляла нас становиться на четвереньки и, добираясь до самых труднодоступных уголков, тереть пол тряпкой с такой силой, что иногда сдиралась кожа на пальцах. Даже сейчас, приводя в порядок пол, я по привычке делаю это в той же манере, хотя это вызывает недоумение у моего друга и у детей, настаивающих на том, чтобы я пользовалась пылесосом.