А еще он, конечно же, сорвал зло на нас с Надей.

— Теперь вы все время будете сидеть в глубине кузова. Я не хочу, чтобы вас кто-нибудь видел!

Когда он уходил пропустить стаканчик в бистро, то закрывал нас в кабине, запрещая даже выглядывать в окно.

Иногда клиенты, приходившие заказать какие-нибудь бланки либо визитки, давали нам конфеты или шоколад. Старик тут же их забирал и, положив в маленькую корзинку, стоявшую на прилавке, угощал этими сладостями других клиентов. Иногда он, правда, позволял нам с Надей взять одну конфетку или шоколадку, но при этом, конечно, требовал кое-что взамен.

Сладости были такими вкусными, что мы не могли удержаться и украдкой таскали их из корзины и ели втайне от Старика. Однако он в конце концов это заметил и, прежде чем куда-то отойти, стал их пересчитывать. Мы, в свою очередь, пытались его обхитрить. Как-то раз Надя, развернув конфету, завернула вместо нее в обертку камешек точно такого же веса и формы. Клиент, которому она затем досталась, едва не сломал зуб, и мы с Надей, конечно, получили взбучку.

Старик не мог смириться с тем, что Брюно осмелился от него удрать.

Он то и дело об этом говорил, грозясь убить моего брата, если тот не вернется, или же похитить его и посадить на цепь в клетку. Однако судья своим решением запретил Старику приходить в детский приют, в котором находился Брюно.

— Я пошлю туда своих людей, — повторял Старик. — Они его быстренько доставят сюда, и тогда мы посмотрим, кто здесь главный!

Именно это он и попытался сделать.

Однажды какой-то парень явился в детский приют и, выдавая себя за друга Брюно, попросил позволить ему с ним поговорить. Однако, когда Брюно повели к выходу, он, выглянув в окно, увидел, что этот парень — абсолютно незнакомый ему человек. А еще он заметил неподалеку группу выжидающих чего-то юношей. Поэтому Брюно отказался выходить наружу и тут же рассказал о возникших у него подозрениях своим воспитателям.

Парни убрались восвояси, не настаивая, а судья впоследствии принял решение перевести Брюно в другое место. Его «спрятали» в одном из приютов Парижа, и вскоре он начал обучаться печатному ремеслу в типографии, где у нашего дедушки было полно знакомых.

Еще перед своим побегом Брюно пообещал Наде, что он за нами приедет, и надежда на то, что это когда-нибудь произойдет, позволяла нам выносить то жалкое существование, которое мы влачили по воле Старика. Сейчас, наверное, заявлять о том, что человек может привыкнуть и приспособиться к чему угодно, было бы не совсем уместно, но вообще-то это правда. В те времена я искренне верила в то, что мой отец имеет право делать со мной все, что захочет, потому что была всего лишь маленькой несмышленой девочкой. Мне казалось тогда, что такая уж она, эта жизнь, и что человек не может положиться в ней ни на кого, кроме своих ближайших родственников.

Мы прожили подобным образом несколько лет, общаясь только между собой и никогда не разговаривая с другими людьми. Ограничивались тем, что иногда украдкой их разглядывали.

Мы с Надей подросли, и вокруг грузовика начали крутиться юноши. Две девушки, сидящие, так сказать, взаперти, вызывали у них любопытство.

Однако Старик был начеку и, когда эти парни подходили к грузовику, грозил им здоровенной палкой. Тогда они начинали над ним насмехаться, но держались при этом на безопасном расстоянии.

Время от времени один из них, тот, что понаглее, пытался с нами заговорить. Но поскольку мы ничего не отвечали, то в конце концов они потеряли к нам интерес.

Листовки, развешенные на бортах грузовика, постепенно приходили в негодность, но Старик упорно менял их по мере необходимости на новые экземпляры.

Я уже не обращала внимания на то, что в них было написано, как будто это произошло не со мной, а с кем-то другим.

У Нади начали округляться и выпирать вперед груди. У меня тоже.

Когда Старик это заметил, то попытался этому помешать.

Он начал обматывать нам грудь полосами материи так, чтобы ткань сдавливала ее и чтобы та оставалась плоской. Однако это оказалось невозможным. Наши груди все равно постепенно становились выпуклыми, и Старик ничего не мог с этим поделать. Природа была намного сильнее.

У него имелся календарь, в котором он отмечал даты месячных Нади. Когда они начались и у меня, он стал отмечать в своем календаре и их. Я не знала, зачем он это делает. Надя тоже. Никто нам об этом ничего не рассказывал.

Мы поняли это лишь тогда, когда Старик решил, что Надя должна родить от него ребенка.

Он заявил ей, показывая на календарь:

— Ты уже достигла того возраста, когда можно рожать детей. Вот и родишь мне ребенка! Мы просчитаем, какой для этого будет самый подходящий момент.

Позже Старушка объяснила Наде, что для того, чтобы узнать, когда это может произойти, нужно вести счет дням. Надя не хотела рожать ребенка от Старика. Она принялась плакать и стала отказываться отдаваться ему: она пряталась, а когда он ее находил и пытался увести с собой, то упиралась.

Старик серьезно увлекся идеей зачать ребенка и прикасался к Наде только тогда, когда она была физически готова к зачатию. Чтобы его обмануть, она надрезала себе кожу лезвием бритвы и затем промокала ватой, чтобы на той осталась кровь и чтобы можно было заставить Старика поверить, будто у нее менструация.

Старик, пытавшийся вести скрупулезный учет, вскоре запутался в своих прогнозах, и это его очень злило.

Так продолжалось в течение многих месяцев.

Надя безумно боялась забеременеть, а потому несколько раз пыталась сбежать, но Старик неизменно ее ловил. Она даже стала подумывать о том, чтобы наложить на себя руки, однако решиться на подобную крайность не смогла.

Брюно удалось передать ей весточку через одного из своих приятелей: тот умудрился переговорить с Надей, когда Старик был чем-то занят. Брюно пообещал Наде, что приедет за ней, когда ей исполнится восемнадцать лет и, следовательно, Старик уже не сможет запретить ей уехать вместе с братом.

Самое трудное заключалось в том, чтобы вырвать ее из лап Старика.

Он был очень недоверчивым и боялся, что она сбежит, а потому старался не выпускать ее из виду.

— Когда у тебя родится мальчуган, ты уже не сможешь убежать, — то и дело говорил он ей.

Я не знаю, что она делала для того, чтобы не забеременеть, но ей это удалось. На следующий день после того, как ей исполнилось восемнадцать лет, Надя едва могла усидеть на месте — с таким нетерпением сестра ждала того момента, когда за ней приедут Брюно и его приятели.

Брюно стал взрослым.

Теперь он был рабочим в типографии, где ранее обучался печатному мастерству, и уже даже снял для себя небольшую квартирку в Париже, адрес которой держал в тайне. Он знал, что Старик никогда не откажется от стремления снова подчинить его себе.

Как-то раз Брюно приехал на стоянку, чтобы забрать Надю. Он припарковал автомобиль неподалеку. Когда Старик зашел в бистро, чтобы выпить там стаканчик-другой, Надя сумела отомкнуть дверцу грузовика и выскользнула наружу. Меня она ни о чем не предупредила. Я не сразу заметила, что она куда-то исчезла.

Я опорожняла пивные бутылки, в которые нам приходилось мочиться, как вдруг обратила внимание на то, что Нади в кабине уже нет.

— Надя! Надя! Ты где?

Я увидела, что дверца грузовика открыта, и тут же обо всем догадалась.

— Надя, подожди меня! — крикнула я. — Я пойду с тобой!

Я окинула взглядом стоянку, но на ней не было ни души.

Тогда я уселась в глубине кузова и заплакала.

Теперь я осталась совсем одна.

После исчезновения Нади у нас дома стало как-то пусто, и Старик теперь думал только о том, как бы ему заполнить эту пустоту.

Теперь кроме него на ферме осталось только три обитателя: немецкая овчарка, Старушка и я.