Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Вот и вышло: qui pro quo!

Потом мне в руки попала новая книга Виктора Олеговича со странным названием — «ДПП (НН)» («Диалектика Переходного Периода из Никуда в Никуда»). То есть сначала я приметил обложку (проект автора!), на которой серовскую девочку с персиками в темных очках «а lа Пелевин» обнимает сзади Демон Врубеля.

Пелевин издал «ДПП (НН)» после пяти лет молчания и уединения. Чем он занимался в это время, точно никто не знает, хотя слухи ходят разные. Сам он на эту тему высказывается редко. Катался на велосипеде по Тибету и Непалу, был в Японии, медитировал в монастырях Южной Кореи и Бутана. Журналистке из «Плейбоя» Виктор ответил так:

— Вдали от коллективных идей я живу подобно Рембо: day by day[118].

— А с Путиным у вас как?

— Все путем, то есть ОК.

Я вернулся к старым книгам. Еще раз пролистал «Чапаева и Пустоту», «Омон Ра» и «Жизнь насекомых», рассказы из «Желтой стрелы», интервью, эссе. Кое-какую критику. Признал правоту Александра Гениса, который, сидя в Америке, участвовал в дискуссии о языке Пелевина. Генис утверждает, что русский язык Виктора Олеговича достиг уровня прозрачности телефонной книги — ни убавить, ни прибавить, иначе не дозвонишься. Пелевин же каждой новой книгой моментально «дозванивается» до миллионов читателей. На нескольких сотнях языков. Это писатель, имеющий самую серьезную репутацию из российских авторов в Штатах и в Японии. Там его называют Федором Достоевским XXI века.

Тоже мне сравнение… Я бы поискал Пелевина под шинелью Николая Гоголя, если бы уже не обнаружил за пазухой у Пушкина.

Пелевин для меня олицетворяет Север, то есть — Великую Российскую Пустоту. То, о чем всегда мечтал Восток и чего Запад еще не-до-думал… Пелевин неизменно красноречив — изъясняется ли он на английском сленге или при помощи японских иероглифов, он на «ты» с этикетом постмодернизма и кодексом бусидо[119]. Восточную и западную традиции он нанизывает на ось собственного разума. Именно ум для Виктора Олеговича является целью созерцания. Словно лучник Херригела.

— Россия, — сказал он корреспонденту «Плейбоя», — есть сформировавшийся во мне тип ума. Поэтому уехать отсюда я могу только во время сна без снов. Или когда я не думаю.

Поэтому неудивительно, что «Россия» и «ум» для Пелевина неразделимы.

Пелевина можно читать по-разному — следить только за действием или только за словами или же петлять между первым и вторым. Его романы можно решать, как шарады — вроде детективных загадок Бориса Акунина, — а можно разгадывать культурный контекст, если есть хоть какая-то информация. Хотя тут-то как раз нередко пригодился бы Григорий Чхартишвили, особенно если речь о японском контексте. Ведь пожелавший разобраться, почему господин Кавабата в «Чапаеве и Пустоте» говорит, что «наш национальный художник Акэти Мицухидэ отравился недавно рыбой фугу», будет плутать, пока не набредет (если повезет…) на новеллу «Теория катастроф» Масахико Симада[120]. Именно там господина Мицухидэ приглашают в дорогой ресторан отведать рыбы фугу.

Еще сложнее пелевинские медитации на тему смерти Юкио Мисимы[121] под названием «Гость на празднике Бон». Это малоизвестный текст Виктора Олеговича, одна из его псевдобиографических новелл из цикла «Жизнь замечательных людей» (вторая — жизнь Лао Дзы в «Записи о поисках ветра»). Чтобы полностью понять ее и перевести, мне пришлось прочитать не только автобиографический роман Мисимы «Исповедь маски» (переведенный на русский Григорием Чхартишвили), но и «Хагакурэ. Сокрытое в листве» — знаменитый труд самурая Цунэтомо Ямамото[122], ставшего после смерти хозяина буддийским монахом.

Словом, чтение Пелевина заводит очень и очень далеко.

Прочитав «Чапаева и Пустоту», Слава спросил меня, правда ли, что мир есть мысль Котовского, и правда ли, что Котовский — поляк? Мол, если так, то он не удивляется, что русские в этом мире живут как в аду. Слава утверждает также, что в Пелевина нужно «въехать», тогда словишь настоящий кайф.

Перевожу взгляд с экрана компьютера за окно. Из сизого полумрака зимнего рассвета проступает Онежское озеро. Такое же белокипенное пятно.

Пустота-а-а-а…

16 января

Сегодня узнал о цунами в Азии. С опозданием на три недели. Благодаря этому избежал прокатившейся через СМИ волне причитаний по поводу количества жертв.

О цунами рассказала мне Клава из Усть-Яндомы. Дело в том, что недавно они поругались с Витей из-за положения Ориона — «меча Вяйнемяйнена», как его называют в Карелии. Клава утверждала, что он сдвинулся со своего места.

— Вот посмотри, — показывает она, — меч Вяйно в конце декабря всегда висел над коньком нашей крыши, а теперь светит над часовней.

Вот теперь Денисенко приехали сообщить: цунами — явное доказательство того, что Клава была права.

19 января

Мне исполнилось пятьдесят лет… С недоверием заглядываю в этот колодец. Неужели это меня отражает водяное око, взирающее из глубины?

29 января

Вот уже неделю яростный запад (западный ветер) неутомимо метет снегом. Сейчас — когда я пишу эти слова — такое ощущение, будто я несусь на машине, а из тьмы за окном летят мне навстречу, кружась в безумном вихре, тучи бледных хлопьев — словно рои ночных бабочек, — на миг попадают в круг света (лампы на столе) и снова исчезают во мраке… Впечатление тем более абсурдное, что нас занесло к чертовой матери и ни о какой машине не может быть и речи. Дорогу завалило снегом так, что до Конды сейчас и на тракторе не доберешься. На открытых участках, выходящих на озеро, высятся сугробы в два с половиной метра. Отполированные ветром, твердые, как гипс.

Так что нас капитально отрезало от мира. Дотопать сюда можно только на лыжах, но кому захочется в такую пургу брести пять верст против ветра? Самые азартные рыбаки предпочитают сидеть на печке, носа во двор не высунут, что уж говорить о случайных туристах и гостях из города. Для меня, впрочем, оно и к лучшему: в такой ситуации гость, не привыкший ценить уединение, — вор твоего времени. Кто может быть менее желанен?

Единственное — в случае пожара или сердечного приступа ни пожарникам, ни «скорой» по сугробам сюда не попасть. Не только банальный аппендицит может отправить на тот свет, но и простой фурункул способен привести к плачевному результату. Невольно вспоминается наш первый Новый год в Заонежье. Такое не забудешь.

В конце ноября ударили суровые морозы. Старика Васильева, который умер на зимнего Николая, не выходя из осеннего запоя, хоронили в твердой как камень земле. В то утро черная птица попыталась влететь ко мне в кабинет — чуть не выбила окно. В середине декабря столбик ртути в термометре опустился до минус сорока — и замер. Увлекшись борьбой за выживание (рубка дров, добывание воды из проруби, расчистка снега и так далее…), не сразу обратил внимание на небольшой гнойник, появившийся на правом локте. Потом я пытался его выдавить и, видимо, занес инфекцию. Предплечье распухло так, что на Новый год рука не влезала ни в один рукав. Температура и новогоднее шампанское сделали свое дело: после полуночи я отключился напрочь. А под утро во всем Заонежье вырубилось электричество. Запили мужики на медвежьегорской электростанции.

Когда я проснулся, разница между температурой моего тела и температурой воздуха на улице составляла более восьмидесяти градусов Цельсия. У меня — за сорок, за окном — минус сорок два. Правая рука напоминала новогодний шар или большую радужную сардельку. Слава встал на лыжи и кинулся в Великую Губу за помощью.

вернуться

118

День за днем (англ.).

вернуться

119

Бусидо (япон. «путь воина»), средневековый кодекс поведения японских самураев (верность феодалу, признание военного дела единственным занятием, достойным самурая, обязательное самоубийство — харакири — в случаях, когда опозорена честь).

вернуться

120

Масахико Симада (р. 1961) — один из наиболее значительных прозаиков современной Японии, enfant terrible японской литературы, экстравагантный выдумщик и стилист-виртуоз, разрушитель традиционных литературных устоев. Популяризатором его прозы в России выступил известный переводчик-японист, писатель Григорий Чхартишвили, которого сам Симада называет своим другом.

вернуться

121

Юкио Мисима (настоящее имя Кимитакэ Хираока; 1925–1970) — выдающийся японский писатель и драматург. Яркий представитель второй волны послевоенной японской литературы, продолжатель традиций японского эстетизма. 25 ноября 1970 года, под предлогом официального визита посетив вместе с Морита и еще тремя членами «Общества щита» базу сухопутных войск сил самообороны в Итигая, Мисима, взяв в заложники командующего базой, с балкона его кабинета обратился к солдатам с призывом совершить государственный переворот. Однако театрализованная попытка государственного переворота была преимущественно проигнорирована слушающими, после чего Мисима покончил с собой, совершив сэппуку. После нескольких неудачных попыток обезглавить Мисиму его товарищ Морита передал меч Коге, который и отрубил голову Мисиме.

вернуться

122

Ямамото Цунэтомо (1659–1719) — самурай клана Набэсима. После смерти господина Набэсима Мицусигэ должен был совершить ритуальное самоубийство. Однако поскольку официальный запрет сегуна и личный запрет господина не позволили Ямамото свершить харакири, Цунэтомо стал отшельником и сочинил трактат о самурайской этике «Хагакурэ. Сокрытое в листве» (письменная версия появилась благодаря стараниям одного из его учеников). До XX века книга была доступна только для членов клана. Особую популярность трактат «Хагакурэ. Сокрытое в листве» приобрел в период Второй мировой войны.

32
{"b":"235719","o":1}