Рубка дров напоминает стрельбу из лука. Занятие, достойное пера какого-нибудь Ойгена Херригела[113].

6 января

Я уже давно собираю все связанное с волками. Знакомым хорошо известно об этом моем «бзике», и они присылают всякую всячину: с Алтая — уши волчицы, с Золотых гор близ Клодзко — фото бирюка. Или вот сухую мошну белого борза в эксцентричном амулете чеченских боевиков. «Борз» — по-чеченски «волк». Мне дарят открытки с волками, марки с волками, книги о волках, фотографии, иллюстрации… Да что там, Моника из Кракова даже прислала мне книгу Лешека Слупэцкого[114] под названием «Оборотничество».

А на Рождество от петрозаводских друзей я получил новый роман Виктора Пелевина под названием «Священная книга оборотня». Виктор Олегович, как всегда, превзошел сам себя. На посылке друзья написали: «Пускай служит тебе, Чувак. Чуй дух![115]» Интересно, что они помнили и о празднике, и о том, что полнолуние между Рождеством и Святками — самое подходящее время для превращений. Настоящий рождественский подарок.

За тему оборотня Пелевин берется не первый раз. В конце девяностых годов прошлого века он написал забавный рассказ «Проблема верволка в средней полосе». Неологизмом «верволк» Виктор Олегович предлагал заменить русского «оборотня»: «Русский корень указывает на происхождение феномена, а романоязычная приставка помещает его в общеевропейский культурный контекст». При этом Пелевин беспощадно высмеивал представителей сил безопасности, которых в народе зовут «оборотнями в погонах» — якобы они днем охраняют порядок, а ночью сами присоединяются к волкам. Действие происходило в деревне Коньково под Москвой, и там впервые у Пелевина появился Саша Серый, ныне — в «Священной книге оборотня» — генерал-майор ФСБ Александр Лебядкин. Он же пес Пиздец.

Пелевин вернулся к русскому «оборотню», потому что — как объясняет сам писатель — слово «оборотень» более емкое, чем европейские аналоги, оно означает человека, способного воплощаться в любое животное, тогда как английские «werewolf» или польский «wilkolak» указывают на превращение именно в волка, хотя, например, в китайском фольклоре оборотень ассоциируется скорее с лисами. Впрочем, радикальной разницы тут нет, ведь как лисы, так и волки относятся к семейству собачьих.

Герой нового романа Пелевина — лисица А Хули, китайская куртизанка, которая стала оборотнем две тысячи лет назад и после ряда блядских инкарнаций (она и под Лениным бывала…) работает виртуальной проституткой в Москве. Мы знакомимся с ней в баре отеля «Националь»…

Я, разумеется, не собираюсь пересказывать сюжет нового романа Виктора Пелевина (уже несколько недель занимающий первое место в российских списках бестселлеров). Впрочем, пелевинские сюжеты и не поддаются пересказу, потому что самое главное у Виктора Олеговича происходит между словами — на их стыках, в их игре — а также в претексте, подтексте и метатексте. Словом — бесконечная многоуровневая игра. Это надо прочитать самому, и желательно не один раз. Хорошо бы также, чтобы читатель не ограничивался лишь поверхностным сюжетом, а ознакомился бы с классической китайской литературой. Полистал вот хотя бы «Соу-шен-ки» (рассказы о духах) или же «Путешествие на Запад»[116]. После этого Пелевин читается совершенно по-другому. И конечно, «Сексуальную жизнь в Древнем Китае» Роберта ван Гулика[117]. В книге голландского синолога можно найти множество полезной и занятной информации. Именно от него я узнал, например, что на севере Китая и по сей день верят в энергетику лисиц-оборотней.

Виктор Олегович, как и подобает российскому гуру родом из Кореи, стебется круто. Тексты его большей частью не поддаются переводу. Вот как, к примеру, перевести на польский великолепный пассаж на блатной фене: «Будда — это ум, который развел все то, что его грузило, и слил все то, что хотело его развести». Виктора Пелевина и Андрея Платонова лучше читать в оригинале.

К «Священной книге оборотня» следует отнестись с особым вниманием, ведь «священные книги» написаны на специфическом, неповторимом — священном — языке.

Пелевин — знак своего времени! Как некогда Александр Сергеевич. Российские критики уже давно заметили: «Пушкин — это было наше все, а Пелевин — наше ничего!» Аверс и реверс одной монеты. Две головы одного орла.

Федор Достоевский в своей речи о Пушкине заложил краеугольный камень «русской идеи» — высказал мысль о «всемирной отзывчивости» русского народа. Якобы Пушкин воплотил ее в слове. Отсюда его испанская католическая чувственность в «Каменном госте» и мрачное английское пуританство в «Пире во время чумы», отсюда протестантский бунт в «Моцарте и Сальери» и российское смирение «Повестей Белкина». Потому что душа Пушкина — по мнению автора «Идиота» — была способна проникнуть в душу любой из великих западных наций. Александр Сергеевич был чувствителен к чувствительности Другого.

А Пелевин — это Россия, обращенная лицом на Восток. Виктор Олегович словно бы подслушивает тайного титулярного советника Всеволода Витальевича Доронина: «А другая наша беда, Фандорин, в том, что Россия-матушка повернута лицом на Запад, а спиной на Восток. При этом Западу мы упираемся носом в задницу, потому что Западу на нас наплевать. А беззащитный деррьер подставляем Востоку, и рано или поздно в наши дряблые ягодицы непременно вопьются острые японские зубы». Пелевин на Восток не огрызается… Он многому у Востока научился.

Впервые наши с Олеговичем пути пересеклись на Соловках. На Островах произошло забавное qui pro quo. Директор соловецкой школы Ира Шабунина попросила меня провести в девятом классе заключительный урок по литературе. На Островах все знали, что я получаю из Москвы новые книги и «толстые журналы», а соловецкая школа уже лет десять никаких новинок в глаза не видела, и учительница-словесница не имела ни малейшего представления о том, что сейчас происходит в российской прозе. Поэтому две последние пятилетки русской литературы XX века Ира доверила мне. Я предложил Витю Пелевина. Молодежь приняла его «на ура».

На глазах у изумленной публики — слушать мой «урок» сбежались все учителя — мы проработали «Generation «П»». Ученики вслух прочитали несколько самых эффектных фрагментов, потом мы разобрали один из них — о Горящем кусте.

Вавлен Татарский, выпив и приняв ЛСД, отправился в ванную, где и узрел пылающий куст. Из середины его протянулась рука, сжатая в кулак. Татарский покачнулся и едва не свалился в ванну. Кулак разжался, и перед Вавленом оказался мокрый огурец в пупырышках! Вавлен выпил еще водки и придумал клип (Татарский работает в рекламе): «Кое-как встав с коленей, Татарский добрел до стола, взял ручку и прыгающим паучьим почерком записал: Плакат (сюжет клипа): длинный белый лимузин на фоне храма Христа Спасителя. Его задняя дверца открыта, и из нее бьет свет. Из света высовывается сандалия, почти касающаяся асфальта, и рука, лежащая на ручке двери. Лика не видим. Только свет, машина, рука и нога. Слоган: ХРИСТОС СПАСИТЕЛЬ СОЛИДНЫЙ ГОСПОДЬ ДЛЯ СОЛИДНЫХ ГОСПОД».

Мы сравнили библейскую версию с пелевинской. Парни, все как один, высказались за «прикол» Олеговича, девушки — по-разному: кому оказался милее Моше Леви, кому — Вава Татарский.

После этого урока мои отношения с монастырем стали более прохладными. Видимо, кто-то из учителей донес отцу Иосифу. А ребята были в восторге. Азербайджанка Алсу Д. сказала библиотекарше, Надежде Александровне, что если бы все писатели были такими, как Пелевин и Вильк, то она бы занималась литературой с утра до вечера.