— Нет.

 — Почему нет? Знаешь, Немо, ведь именно про таких, как ты, монахи говорят: этот человек создан для трех таинств: крещения, венчания и смерти.

 Аткинс безразлично пожал плечами.

 — Я об этом никогда не задумывался,— признался он.

 — Теперь у тебя появилась такая возможность. Последний маленький вопросик, Аткинс, и я готов отдать тебя на растерзание всем желающим. Если бы Христос не позволил распять себя, как бы мы узнали о воскрешении из мертвых? Не отвечай, ибо это так очевидно, Аткинс. Благодарю тебя за убитое время и великое усилие порассуждать вместе. Ну а теперь наслаждайся в полной мере, погружаясь в морскую пучину. Уверяю тебя, ничего интересного ты там не найдешь — на тебя будет глазеть лишь стая глупых рыбешек. Речь, конечно, не идет об их вожаке — карпе весом тринадцать тонн и с мозгом дельфина. Вот он-то весьма необычен, Аткинс Старайся избегать его. Если карп поймет, что мы с тобой заодно, он может предпринять нечто ужасное.— С этими словами следователь покинул кабинет.

Аткинс видел, как Киндерман прошел в дежурную комнату и остановился посередине, приветствуя кого-то и касаясь пальцами полей своей потрепанной шляпы. И тут его чуть было не сбил с ног полицейский, тащивший упирающегося нарушителя. Киндерман что-то сказал им обоим, но Аткинс был далеко и поэтому не расслышал. Наконец Киндерман очутился на улице и исчез из поля зрения сержанта.

Аткинс подошел к столу и сел. Он выдвинул ящик и, разглядывая розовую заколку, с удивлением вспоминал слова лейтенанта о любви. Что же все-таки тот имел в виду? Неожиданно сержант услышал чьи-то шаги и поднял голову. Рядом со столом стоял Киндерман.

— Если когда-нибудь из моего ящика пропадет еще хотя бы одна конфетка, учить тебя я больше никогда ничему не буду. Кстати, в котором часу умерла та старушка?

— В три часа пятьдесят пять минут,— отчеканил Аткинс.

— Понятно.— Киндерман уставился куда-то в пустоту, а потом, не вымолвив ни слова, повернулся и вышел.

Аткинс так и не понял, зачем это лейтенанту приспичило узнать время смерти несчастной.

Киндерман сразу же отправился домой. Сняв в прихожей шляпу и пальто, он прошел на кухню. Джулия сидела за столом и увлеченно читала какой-то модный журнал, а Мэри с матерью суетились у плиты. Мэри что-то усердно размешивала в блюде. Наконец она оторвала от него взгляд и улыбнулась.

— Здравствуй, дорогой. Хорошо, что ты успел к обеду.

— Привет, па,— не поднимая головы, произнесла Джулия.

Теща демонстративно повернулась к лейтенанту спиной и принялась протирать разделочный столик.

— Здравствуй, милый пончик,— откликнулся Киндерман, целуя жену в щеку.— Без тебя жизнь походила бы на пустой стакан и черствую пиццу. А что это вы тут стряпаете? — спохватился он.— Пахнет обалденно.

— Это блюдо вообще не пахнет,— пробурчала Ширли.— У тебя что-то с носом.

— Ну, насчет носа пусть волнуется Джулия,— мрачно отозвался Киндерман и уселся за стол напротив дочери.

Папка с делом о Близнеце лежала у него на коленях. Джулия, сложив на столе руки, продолжала читать журнал, и ее длинные черные волосы касались обложки. Она рассеянно откинула локон и перевернула страницу.

— Так что у нас насчет Фебрэ? — нарушил молчание Киндерман.

— Папочка, пожалуйста, не заводись,— коротко бросила Джулия, переводя взгляд на следующую страницу.

— А кто заводится?

— Я ничего еще не решила окончательно.

— Как, впрочем, и я.

— Билл, не приставай к ней,— одернула его Мэри.

— А кто к кому пристает? Только, Джулия, все ведь не так-то просто. Понимаешь, если один человек в семье решает вдруг поменять фамилию, проблем особых не возникает. Но вот когда все трое собираются сделать подобный шаг, тогда это совсем другое дело. Я прямо-таки в недоумении. Это может привести к массовой истерии, не говоря уже о мелких недоразумениях. Может быть, нам сообща следует все хорошенько продумать?

Джулия перевела наконец взгляд на отца. Пытаясь сосредоточиться, она уставилась на него своими красивыми удивленными глазами.

— Извини, я не уловила. Что ты сказал?

— Дело в том, что мы с твоей мамой меняем фамилию на Дарлингтон.

Деревянный половник громко стукнулся о раковину, и Киндерман заметил, как Ширли, фыркнув, стремглав вылетела из кухни. Мэри еле слышно хохотнула и отвернулась к холодильнику.

— Дарлингтон? — ахнула Джулия.

— Да,— подтвердил Киндерман.— Кроме того, мы меняем вероисповедание.

Джулия чуть не задохнулась от ужаса.

— Вы что, станете католиками? — воскликнула она.

— Не говори ерунду,— устало произнес Киндерман.— Это ничуть не лучше, чем оставаться евреями. Мы тут подумываем о лютеранстве.— Он услышал, как и Мэри вслед за матерью торопливо ретировалась из кухни.— Разумеется, твоя мать немного расстроена. Любые перемены весьма мучительны и болезненны. Ну да ничего, это пройдет. Однако в один миг ничего не изменишь. Все нужно делать постепенно, шаг за шагом. Сначала фамилия, потом вера, а потом мы уже всей семьей подпишемся на «Нэшнл ревью».

— Я тебе не верю,— твердо заявила Джулия.

— Придется поверить. Мы вступаем в период Великой Каши. И теперь мы будем представлять собой некое Пюре... или Фебрэ... Не важно. Если неизбежно. Единственная проблема заключается в том, чтобы действовать согласованно. Поэтому свои предложения прошу обсуждать вместе с нами, Джулия. Ну, что ты на это скажешь?

— Мне кажется, вам не следует менять фамилию,— с жаром возразила девушка.

— Почему же?

— Потому что это твоя фамилия! — продолжала она. Увидев, что вернулась мать, Джулия с ходу обратилась к ней: — Мам, вы что, серьезно?

— Конечно, Джулия, совсем не обязательно Дарлингтон. Если тебе не нравится, мы подыщем другую фамилию, такую, чтобы она устраивала нас всех. Например, Бунтинг,— вставил Киндерман.

Мэри задумчиво поглядела на них и кивнула.

— Мне нравится.

— Бог ты мой, это же просто невыносимо,— застонала Джулия. Она вскочила со стула и бросилась вон из кухни, натолкнувшись на бабушку, возвращавшуюся из комнаты.

— Ты все еще продолжаешь свои сумасшедшие бредни? — сердито проворчала Ширли.— В этом доме невозможно ничего понять — кажется, будто все свихнулись.

Скоро, наверное, у меня начнутся слуховые галлюцинации, и вы с удовольствием упечете меня в психушку.

— Да-да, разумеется,— искренне согласился Киндерман.— Приношу свои извинения.

— Ну вот, что я говорила! — взвизгнула Ширли.— Мэри, скажи же ему, пусть немедленно прекратит это издевательство!

— Билл, довольно,— осекла мужа Мэри.

— Уже прекратил.

В семь часов все дружно отобедали. Киндерман, пытаясь сбросить с себя груз дневных забот и волнений, погрузился в горячую ванну. Однако, как оно и повелось, ванна не помогла «Как же складно выходит у Райана,— размышлял Киндерман.— Надо будет непременно выведать у него секрет. Для этого подкараулим, покуда он совершит что-нибудь героическое, из ряда вон выходящее и разоткровенничается». Зацепившись за слово «секрет», следователь туг же перескочил на рассуждения об Амфортасе: «Это весьма загадочная личность — ну просто тайна, покрытая мраком». Киндерман чувствовал, что Амфортас многого не договаривает. Но что именно он скрывает? Лейтенант потянулся за пластмассовым флаконом и щедро плеснул в воду пенящейся жидкости, чуть было не опрокинув весь флакон.

После ванны Киндерман облачился в банный халат и, захватив папку с делом о Близнеце, направился в свой кабинет. Стены там были сплошь увешаны плакатами. Они рекламировали старые черно-белые киноленты — шедевры 40-х и 50-х годов. На темном деревянном столе валялось множество книг. Киндерман вдруг поморщился. Он пришлепал сюда босым и теперь случайно наступил на острый край книги, лежавшей на полу. Сей труд назывался «Феномен человека» Тейяра де Шардена. Лейтенант нагнулся и, подняв книгу, бережно положил ее на стол, а потом включил лампу. Световой поток выхватил из полумрака целые залежи скатанных в шарики фантиков, притаившихся в закутках между книгами. Киндерман расчистил место для папки, уселся за стол и, почесав нос, попытался сосредоточиться. Он перерыл все книги, отыскал наконец свои очки и, рукавом халата протерев стекла, водрузил очки на нос. Но ничего не увидел. Тогда он прищурил один глаз, затем другой, снял очки и повторил процедуру. Тут его осенило. Он решил, что без левой линзы читать будет неизмеримо легче. Тогда он обернул ее краем рукава и выдавил на стол Стекло шлепнулось на его поверхность и благополучно раскололось надвое. Киндерман насупился и что-то мрачно буркнул, затем, вновь взметнув на нос очки, попытался прочесть несколько строк.