Прикрыл глаза, постарался не шуршать периной. Да, кто-то есть на чердаке. Не мыши: те не сопят. Чу! Шепот. Не привидения, живые. Как минимум двое.

Может, по моим следам послали тайных убийц? Глупости. Сто раз могли отравить, если бы хотели.

Опять наверху шорох… Удаляется… Ушли. Никого нет.

Беспокоить деда Василия или его невестку Алену, которая за мной ухаживала, почему-то не хотелось. Воры, убийцы, соглядатаи? Плевать на всех. Терять все равно нечего. Жизнь? Такая жизнь хуже смерти.

Несколько дней спустя наваждение снова возникло. Тетка Алена, унося миски после завтрака, неплотно прикрыла дверь: из этой щели и тянуло, как сквозняком, любопытством.

Медленно, чтобы не спугнуть, повернул голову – но только успел заметить мелькнувшие за дверью рыжие вихры, да босые пятки пробарабанили по доскам.

Дети!

Притворился спящим. Минут через пять за порогом горницы снова начались чуть слышные шевеления.

– Эй, ребятишки!

Тишина. Кажется, даже не дышат. Но не убежали.

– Меня не надо бояться. Я детей не ем: они невкусные.

Молчат. Не иначе обдумывают: правда или врет?

– Заходите ко мне. Не стойте у порога, из сеней дует.

Осторожно, готовый каждое мгновение дать деру, вкрался конопатый парнишка лет двенадцати. Из-за спины вожака глядит другой, помельче.

– Вы чьи?

– Мамкины.

– А кто у вас мамка? Алена?

– Не-а, Настасья.

Выясняю, что это потомство старшего внука деда Василия: мужик ходил валить лес для моего завода, там простыл и помер. Старшего из сирот зовут Епифан, другого – Харя. Харлампий, значит. Мальчишки, в свою очередь, желают знать мои планы:

– Ты когда помрешь?

– Не знаю. Скоро, наверно. Вам зачем знать?

– Погоди хоть до Рождества… Не то нас опять учиться загонят!

Ну да, конечно! Школа так и квартирует в моем доме – я в нем за шесть лет недели не прожил. Теперь, похоже, застрял на весь остаток жизни.

– Что, не любишь учиться?

– Учиться-то ладно… Левонтий больно драться горазд: как треснет по башке линейкой! А то за волосы схватит и мордой по столу возит… Ежели еще браги напьется – тогда совсем… Это учитель наш, Левонтий-то.

– Знаю, сам его ставил. Только не думал, что он драчун и пьяница.

– А правда, ты с самим царем задрался?

– Ты что, дурной? С царем драться нельзя, он помазанник Божий. Так, поругался малость.

– Как поругался, по-матерну?

– Да нет, обычными словами.

– Тогда ничего! Мы тоже с мамкой ругаемся, а потом миримся: она у нас добрая. А царь – добрый?

– Как сказать… Видишь ли, ему сильно добрым быть нельзя. Слушаться не станут. Каждый начнет свое делать, вразнобой – и пропадет государство!

– Знамо, нельзя без набольшего. А с турками ты дрался?

Назавтра испуганный и трезвый учитель стоял во фрунт у моей постели, послезавтра – возобновил занятия. Зачем полумертвому изгнаннику дом в восемь комнат? Половины с лихвой хватит. Опасения крестьян, что соседство беспокойных детей помешает выздоровлению любимого помещика, – полный вздор. После учебы целая толпа ребятишек набивалась в горницу, чтобы послушать о былых сражениях. Голоса надолго не хватало: кашель душил. Но я ни за что бы не отказался от этих разговоров. Огоньки азарта в мальчишеских глазах, протянувшаяся между нами тонкая ниточка понимания – вот, пожалуй, и все, что держало меня по сю сторону земной поверхности. Воля к жизни пробудилась. Снова, как в детстве, умелый рассказчик вел за собой слушателей, по произволу заставляя смеяться или плакать, и, если телесно они оставались сыновьями своих отцов (кто-то, возможно, и чужих – неважно), духовно это были уже МОИ дети. Придет время – позову, и они пойдут за мною, бросив безутешных родителей.

К Рождеству я не только не помер, но весьма окреп – достаточно, чтобы скрасить Настасье вдовью долю. Дед Василий, полагаю, обо всем догадывался – но не подавал виду. А внутренно, думаю, торжествовал, глядя, как больной выздоравливает. Его интригу вычислить было легко: он сделал на меня ставку. Или на милость государя, если угодно. Если опальный генерал получит назад свои чины и богатства – семья, служившая господину опорой в бедствиях, сможет рассчитывать на очень большую награду. По крестьянским меркам, просто сказочную. Внук старого хитреца так далеко в будущее не заглядывал, а просто был верен без расчета. Посланный в Петербург под претекстом лесоторговых дел, Илья постарался разведать обстановку в верхах и передать, кому следует, мои приветы. Большинство тех, кого я считал друзьями или вывел в хорошие чины, притворялись, что впервые слышат мое имя, – но нашлись исключения. Тоненькая пачка тайных писем была как живительный глоток воздуха погибающему от удушья. Оказывается, Михаил Голицын, в коллегии вотировавший казнь, ибо «Артикул воинский» не оставлял иного исхода, приватным образом ходатайствовал перед государем о помиловании. То же самое – Брюс, немедленно по возвращении из Ништадта. Генерал Миних, второй человек в польской армии, коего посол Долгоруков совсем было сманил в русскую службу, после известия о моем осуждении делал вид, что не помнит прежние беседы с князем. Европейские газеты судьбу генерала Читтано ставили в предостережение всем безумцам, желающим служить царю. Репутация Петра как нанимателя падала, многолетние усилия Матвеева шли прахом. Без моих торговых партнеров явно не обошлось: столь дружное выступление памфлетистов стоит немалых денег. В общем, не так грустно, как прежде казалось.

Вторым планом шли новости политические – и для всех, кроме меня, уже не слишком новые. Условия мирного трактата с Швецией, описание торжеств и принятых государем титулов. Как хорошо, что я в этом не участвовал! Если б уже не сидел в крепости – наверно, не преминул бы туда отправиться прямо из-за праздничного стола, не вынеся дурновкусия вздорных претензий в сочетании со столь же отвратительным пойлом. «Император Всероссийский»… Какая гнусность!!!

Любому невежде известно, что императорский титул – наследие древних и предполагает, в дополнение к военному могуществу, обладание одной из мировых столиц: Римом или Константинополем. Соответственно императоров может быть два: западный и восточный. Один титул присвоила венская монархия, имея на то сомнительные исторические резоны и не имея Рима. Другой – вакантный. Что должен был сделать Петр, чтоб заслужить его?

Господи, ну неужели столь очевидные истины нужно объяснять?! Не может быть православного императора, пока Константинополем владеют турки! Это против всех правил и традиций. Вы полагаете, традиции можно ломать? Да на здоровье! Объявите себя богдыханом деревни Козявкино или архиепископом цыганского табора! Государю можно, а вы чем хуже?

У африканских дикарей высшим почетом пользуются воины, кои носят ожерелье из клыков собственноручно убитого льва. Представьте, что какой-то хитрозадый арапчонок, испытав силы в поединке с царем зверей, решил: а ну его, здоровый слишком… Вон у дороги дохлая свинья валяется; вырву у нее зубы, подточу на камне, чтобы походили на львиные, и будет издали не отличить…

Новый царский титул во всем подобен был этому ожерелью.

Пока один из нас исходил бессильной внутренней злобой на свежеиспеченного императора, другой мялся у порога.

– Что еще, Илюша?

– Все… Все, что осталось от вашего имущества, господин генерал. – Он протянул какой-то кирпичик, завернутый в плотную бумагу. – Из компанейской конторы в Тайную канцелярию все выгребли. А там… Платье по себе разобрали, бумаги – служителям, на растопку. Даже бухгалтерские книги увезли! Одна эта маленькая уцелела, в щель завалилась.

Я осторожно развернул листы.

Чудом спасшийся из бесстыжих грабительских лап, в моих руках лежал кодекс Леонардо.

– А енто что за нетопырь?

– Не тычь пальцем. Сия книжка дороже целого дома стоит. Ну, ежели знающий человек будет оценивать.