Ей что-то послышалось. Резко оторвав взгляд от монтажного стола, она прислушалась. Но за окнами студии лишь шелестели пальмы на ноябрьском ветру да монотонно вскрикивала ночная птица.

И больше ничего. Она продолжала прислушиваться. Студия была буквально напичкана дорогостоящей фотографической и звукозаписывающей аппаратурой, поэтому следовало опасаться взломщиков. Чтобы вывезти тяжелую технику вроде проектора «Белл энд Хаузлл», совмещенного с магнитофоном, потребовался бы грузовик, но объективы и малогабаритные камеры типа «Никон» или «Хассельблад» и даже проектор «Пэйджент» можно было запихнуть в багажник легковушки, отвезти в Тампу или Сент-Пит и без проблем там загнать.

Она опять прислушалась.

И снова только ветер и шелест пальмовых ветвей.

Зашуршала по асфальту машина. В это время на дороге почти нет движения. Здесь сельскохозяйственный район, точнее — его таким считали раньше. Студия располагалась примерно в трехстах ярдах от шоссе, называемого Рэнчер-роуд. С обеих сторон шоссе находились земельные участки, на которые уже свозилась строительная техника.

Всего десять вечера, а можно подумать, что уже два часа ночи. И почти мертвая тишина.

Она вытряхнула на голубую поверхность монтажного стола сигарету из пачки «Бенсон энд Хеджес». Аппарат «Стеенбек» стоил не меньше двадцати тысяч, но ни один взломщик не смог бы унести его в рюкзаке. Достав зажигалку одного цвета с сигаретной пачкой, закурила. Сделала несколько затяжек и резким движением погасила сигарету. Пора за работу.

За прошедший месяц ей пришлось отснять более девятнадцати тысяч футов пленки. Однако, чтобы смонтировать полуторачасовой фильм, примерно пять шестых отснятого материала было забраковано. Проявленная пленка ежедневно поступала из нью-йоркской лаборатории в восьмисотфутовых бобинах и сразу попадала на монтажный стол. Две такие бобины она принесла в студию сегодня вечером и одну из них уже успела несколько раз пропустить через аппарат, делая пометки, отмечая нужные кадры и фрагменты звукозаписи. Сейчас в аппарате находилась вторая бобина вместе с магнитными записями А и В. Проверив еще раз свои пометки, чтобы убедиться, что фильм и звукозапись идут синхронно, она включила аппарат на просмотр со скоростью двадцать четыре кадра в секунду. Над столом зажегся один из экранов, по обе стороны которого из динамиков послышалось звуковое сопровождение.

Когда промелькнул последний кадр, было уже почти половина одиннадцатого.

Закурив еще одну сигарету, она включила аппарат на обратную перемотку и с улыбкой удовлетворения на губах немного расслабилась, довольная увиденным на экране. Но одновременно она понимала, что до первого числа нужно сделать еще очень многое.

Ей придется взять с собой в Мексику негативы, сценарий и синхронизированную звукозапись, найти там лабораторию и закончить работу. Работы впереди воз и маленькая тележка. При условии, что все пойдет нормально. Если Джейк приедет и привезет то, что ей необходимо. Если Генри не спохватится…

Ладно, не стоит себя заводить. И нечего впадать в панику.

Погасив сигарету, она вынула бобины из аппарата, предварительно убедившись в том, что пленка тщательно намотана. Затем уложила бобины обратно в металлическую коробку, одну на другую, и плотно закрыла крышкой. Всунув четыре магнитофонные кассеты в пластиковые мешки, она сложила их вместе с пленками в алюминиевый контейнер. После чего отнесла контейнер к запасному выходу и, поставив его у двери, вернулась, чтобы погасить все лампы, за исключением той, что горела у выхода.

Подняв контейнер, она немного замешкалась у последнего выключателя. Но все-таки решила вернуться к монтажному столу, чтобы убедиться, что погасила сигарету.

Она снова подошла к двери, оглядела еще раз студию, держа руку на пульте включения охранной сигнализации.

На мгновение поставила контейнер, чтобы найти в сумочке ключи. Снова подняв контейнер, набрала трехзначный код на пульте сигнализации, открыла дверь, выключила свет и вышла.

Было без двадцати одиннадцать.

В тусклом свете зарешеченной лампочки над запасным выходом ее фигура отбрасывала длинную тень на белом гравии автостоянки.

Заперев дверь, она отыскала в сумочке ключи от машины и направилась к ней, но в этот момент заметила на земле вторую тень.

Она обернулась, точнее — начала оборачиваться, когда в спину ей вонзился нож, как раз между лопаток. Она почувствовала резкую боль и вскрикнула. Чья-то рука грубо схватила ее за плечи и повернула навстречу второму удару ножом. Выронив контейнер, она еще раз вскрикнула. Ей продолжали наносить удары. Она уже кричала не переставая, захлебываясь собственной кровью, кричала до тех пор, пока могла. Ее желтая блузка, лицо, шея и руки были залиты кровью. И когда она упала на гравий, он тоже обагрился кровью.

Ее глаза неподвижно уставились в звездное небо Флориды. Ветви пальм все так же шелестели. Кровь, вытекая из ее безжизненного тела, подбиралась к алюминиевому контейнеру с пленками и магнитными записями.

В тот же вечер в половине двенадцатого в баре под названием «Баранья голова», в шестидесяти милях севернее того места, где Пруденс Энн Маркхэм залила своей кровью белый гравий автостоянки, две девушки в костюмах для занятий аэробикой играли в дарт[1] и пили пиво.

Одна из девушек — блондинка, вторая — рыжеволосая. На блондинке были черные колготки, желтое трико и желтые гетры. На рыжей — голубые колготки, зеленое трико и зеленые гетры. Все тщательно подобрано по цвету. Вместо спортивной обуви — туфли на шпильках. Из черного кожзаменителя — на блондинке, из голубого — на рыжеволосой. Благодаря костюмам в облипочку, гетрам и высоким каблукам они походили на танцовщиц из варьете Боба Фосса. Или на проституток.

Девушки только что вышли из зала для занятий аэробикой, хотя едва ли они занимались в этих туфлях. Продолжая говорить о том, что в зале чересчур тесно и поэтому к зеркалу невозможно подойти, они не переставали метать дротики, иногда попадая в цель. Всякий раз, когда один из дротиков пролетал мимо мишени, они начинали дико хохотать, вертя своими вызывающими обтянутыми попками. Игра доставляла им явное удовольствие, как бывает у новичков.

Тик и Моуз решили, что этот спектакль был разыгран специально для них.

Они познакомились с девушками полчаса назад, когда те, взмыленные, как скаковые лошади, ворвались в бар. В тот момент Тик и Моуз дали промашку: они сказали девушкам правду, что работают в кино. А девицы решили, что это обычный треп. Хотя им было по двадцать с небольшим, в жизни они успели кое-что повидать. Если к вам в Тампе, в баре, похожем на английский паб — кругом красное дерево, медь и окна в свинцовых переплетах, — подкатываются двое типов и начинают заливать, что они из мира кино, можно не сомневаться: вешают лапшу на уши. Значит, первая ошибка Тика и Моуза — правда о роде своих занятий. Лучше бы представились строительными подрядчиками. Вторая их ошибка заключалась в том, что они назвали девушкам свои настоящие имена, которые те сочли вымышленными.

Джордж Тикнор сказал:

— Меня зовут Тик.

Блондинка спросила не без ехидства:

— А вашего друга — Так?

— Моуз, — ответил Моуз. Его полное имя было Моузли Джонс-младший.

Отец его тоже работал в кино в Атланте, где и родился Моуз, но он вел дела отдельно от отца.

— А как девушки называют себя? — спросил Тик.

— Мы называем себя женщинами, — ответила блондинка, наклонившись, чтобы поднять дротик, и демонстрируя при этом свой упругий зад. Тик облизнул губы.

Добрых полчаса они пытались выудить из девушек их имена, а те продолжали весело играть в дарт, не обращая на них внимания.