Два коренастых самоеда ставили четвертый чум. Они вбили в землю несколько жердей и соединили верхушками вместе. Поперек жердей укрепили перекладины, а сверху закрыли двумя рядами оленьих шкур: один ряд шерстью внутрь чума. Другой — шерстью наружу.

На берегу реки Степан увидел шесть перевернутых вверх днищем байдарок из моржовых шкур. Молодая женщина, сидя на корточках, споласкивала в воде деревянную миску. Возле нее играли камушками двое ребятишек. Утро было солнечное, ясное, через пролив виднелась холмистая темно-синяя земля.

Море отступило. Вдоль берега виднелись обнажившиеся на малой воде песчаные мели.

Заметив, что Степан проснулся, Василий Чуга подошел к нему:

— Степан Елисеевич, говорил я с самоедью. Князек ихний к тебе за товаром пойдет… А на другой год они соболей либо лисицу, куда скажешь, привезут. — Василий Чуга вздохнул. — Берет меня князек к себе и жену сулит дать… Однако я подале от царских воевод уйду.

К Степану подошел самоедский князек в оленьих мехах, разукрашенных узорами, и пригласил в чум. Князек чмокал губами и улыбался. Он был толст и весел.

— Он говорит, — показал Васька Чуга на самоеда, — сначала кормиться будем, потом еще один князек сюда приедет, а завтра утром к тебе за товаром. Сейчас печеные рога будешь есть. Вкусно.

Степан поблагодарил самоеда за приглашение и пошел к реке умыться. Вода была очень холодная, руки онемели сразу.

Позавтракал Степан оленьими рогами и сырым мясом. После еды самоеды попросили Степана застрелить из пищали медведя. Им хотелось посмотреть, как действует огневое оружие. Медведей виднелось много, они подходили к человеку близко, и для безопасности приходилось отгонять непрошеных гостей.

Степан согласился, приспособил поудобнее пищаль, прицелился. Когда раздался выстрел, медведь подскочил и тут же свалился замертво. Пуля пробила сердце.

Самоеды долго рассматривали ружье, охали, ахали. Хвалили Степана за меткость.

Пообедал Степан запеченной в земле под костром белой куропаткой. Потом вместе с Васькой Чугой варили уху из хариуса.

Остальных самоедов ждали после полуночи, когда снова приходит время малой воде и обнажится песчаный перешеек, соединяющий острова.

Спать мореходы легли в чуме. Спали спокойно, две дюжины собак дружно отгоняли любопытных медведей.

После полуночи мореходов разбудили громкие голоса — с большого острова приехала многочисленная семья, и теперь самоеды сообщали друг другу новости.

Василий Чуга, прислушавшись, сказал, что будет камлание. Самоеды решили послушать, что скажет жрец. Без его совета они не решались отправиться в путь.

Степан не удивлялся — дело обычное.

Самый старый самоед приступил к камланию. Лицо колдун закрыл куском ржавой кольчуги с привязанными к ней ленточками и зубами рыб и зверей. Прежде всего он подошел к идолам и, желая их задобрить, смазал всем губы кровью недавно убитого оленя. Ударив несколько раз в бубен, он запел, самоеды откликнулись громкими криками: «Айга, айга, айга!»

Жрец снова ударил в кудес[9] и снова пел, а самоеды дружно ему отвечали. Так повторилось несколько раз. Напоследок ударив в бубен, жрец молча свалился на землю и неподвижно лежал, словно мертвый.

— Теперь бог тихонько говорит ему, что мы будем делать и куда поедем, — сказал толстый князек Василию Чуге.

Полежав немного на мшистой земле, жрец проснулся и стал быстро говорить.

— Боги говорят, — перевел Василий Чуга, — надо убить для них жирного оленя и ехать за товаром к русским на север.

Самоеды испуганно переглянулись: боги обманули их ожидания.

Василий Чуга пытался уговорить самоедов, но все напрасно. Против богов, против колдуна они идти не хотели.

Вчерашний князек, отведя подальше Ваську Чугу, сказал ему:

— У старика соболей много, он их пустозерцу Никандру обещал привезти. Поэтому и боги ему помогли.

За час до полудня самоеды впрягли в нарты оленей и понеслись по берегу и у мелководного ручейка свернули на север. Сытые олени бежали ходко, нарты легко скользили по траве и мхам. Из-под оленьих копыт летели комья желтой земли. Впереди ехал князек с женой, на вторых санях еще князек с женой, потом еще два самоеда с копьями и луками и трое саней с меховым товаром.

— Вот тебе и кудесник. Постукал в кудес, поплясал, и всё по его воле вышло, — с досадой сказал Степан. — Несолоно хлебавши нам с тобой возвращаться. Помешают они нашему делу. — И утер рукавицей вспотевшее лицо.

Васька Чуга подумал и сказал:

— Почему помешают? Не согласен я с тобой. Самоеды сами по себе, а купцы сами по себе. Может, оно и к лучшему. Агличане соболей без царского пятна купят — воровство. В Холмогорах будут в ответе.

— Дела не поправишь. Время потеряли без пользы. Что ж, пойдем домой.

Степана товарищи встретили молча, понурив головы.

— Ну вот, ребята… — весело начал кормщик и сразу осекся. Он увидел носилки на земле, а на носилках чье-то тело, прикрытое меховым одеялом.

Сердце сразу отозвалось болью.

— Что случилось, кто? — тихо спросил он, побледнев.

Мореходы молчали.

Степан подошел к носилкам, мгновение помедлил и откинул одеяло.

— Анфиса! — прошептал он едва слышно. — Анфиса… — и вдруг, обезноженный, тяжело свалился на землю.

Он подполз к покойнице, взял ее голову в свои руки и долго, не отрываясь смотрел.

— Поднимите меня, ребята, — попросил он, пытаясь встать.

Товарищи подняли, но он опять свалился, ноги не держали.

— Ты поплачь, Степан, — посоветовал ему Сазон Шишка, — закипит в сердце кровь — не выдюжишь.

Кормщик закрыл лицо руками.

Мореходы, словно сговорились, отошли подальше, к берегу, оставив Степана и Анфису одних.

Через час, а может быть, через два Степан слушал рассказ Митрия Зюзи.

— Зачем вы взяли с собой Анфису? Ах, какое горе! — повторил он несколько раз, прерывая рассказчика. — Какое несчастье!

— Да что ж мы. Она будто хозяйка, захотела с братцем своим Федором пойти. Ну, и пошла, — слабо оправдывался Митрий. — Так вот, подошли мы к избе ихней, а из окна пустозерец Никандр Мясной пищаль высунул и в Анфису, супругу твою, выстрелил, прямо в сердце попал… И не вскрикнула.

— Зачем, какая причина? — со стоном произнес Степан.

— Анфисина шапка с твоей схожа, сказать — вовсе одинакие. Вот и думал убивец, что в тебя стреляет. В том вся причина. За тебя она смерть приняла. Мореходы услышали выстрел, выбежали, увидели — Анфиса лежит, кровью обливается, а тут Федор, братец ейной, закричал: «Вяжите воров, все они убивцы, так строгановский приказчик приказал!» Их всех и перевязали. Пустозерец Никандр Мясной, который стрелял, чуть жив остался, помяли шибко и глаз вышибли. А потом мы втроем Анфису сюда понесли… Самоеды к Никандру Мясному приезжали по обещанию, покрутились возле нас, видят, поживы нет, и к себе укатили.

Степан снова задумался.

— Стерегут ребята воров? — пересилив себя, спросил он.

— Стерегут, Степан Елисеевич… А может, порешить их здеся? — нерешительно предложил Митрий Зюзя. — Чего с ними возиться?!

Степан не ответил. С трудом поднявшись с кучи плавника, он подошел к носилкам и снова вглядывался в мертвое лицо Анфисы.

Вчера переменился ветер, теперь он дул от северо-востока. Ветер опасный, он пригоняет льды с севера и может закупорить поморские корабли здесь, на острове. Время терять нельзя.

Все мореходы давно разошлись по кочам. На берегу становища остался только кормщик Степан Гурьев. Он долго стоял с шапкой в руках у нового креста, поставленного на песчаном мыске. Здесь могила его жены Анфисы. Последний раз они вместе.

— Не думал, не гадал, — тихо произнес Степан, — что оставлю тебя одну на далеком холодном Севере. Мы поклялись никогда не расставаться, ан вот как вышло. Не ушел бы от тебя, кабы не малые дети… Прощай, Анфиса.