Будущее представлялось архиепископу в черных красках.

Он по-прежнему сомневался, принесет ли союз с Литвой благополучие польской земле, не будет ли это только жертвой на благо римской церкви. Но отступать было поздно. Тайные переговоры с литовским князем завершились успешно, слишком успешно. Это было непонятно и тоже беспокоило архиепископа.

Кто мог ждать, думал Бодзента, ворочаясь в постели: великий князь Литвы, неограниченный властелин, обязался сохранить все вольности, дарованные шляхте прежними королями. За польскую корону он станет католиком и сделает католиками своих подданных, отпустит домой пленных поляков, захваченных во время последних походов. Несметные сокровища предков великий князь обещал перевезти из Вильни в Краков.

Казалось бы, лучше не придумаешь. Но не было в душе архиепископа светлой радости. Он видел себя купцом, совершившим выгодную сделку. Много дорогих товаров погрузил он на корабль, стоящий у городской пристани, но кораблю предстоит еще переплыть бурное море.

— Прости, пресвятая дева, матерь милосердная, — шептал архиепископ, — помоги верным сынам своим.

Измученный сомнениями, он забылся под утро в тревожном сне…

Пропели вторые петухи, свеча на столе наполовину сгорела. Серая, туманная заря еще только занималась.

Колокол соседнего монастыря ударил к ранней молитве. Архиепископ проснулся.

Он ополоснул холодной водой лицо и руки и, коленопреклоненный, долго шевелил губами перед огромным деревянным распятием. Пригвожденный идол был велик — голова его упиралась в сводчатый потолок. Бодзента не слышал шумевшего на дворе дождя, не видел, как крупные капли скатывались через дымоход очага и с шипением падали на горевшие поленья.

Почувствовав в коленях боль, он, ухватившись за скамью, с кряхтением поднялся и взял в руки бронзовый колокольчик.

На звон пришел слуга и помог владыке облачиться.

Застегнув последнюю пуговицу на черной архиепископской сутане, слуга пошевелил бронзовой кочергой горевшие в камине дрова, подвесил над огнем медный котелок и вышел, тихо прикрыв дверь.

А владыка, сунув, по привычке, руку за красный пояс, принялся выхаживать по комнате. Когда зашумел кипящий котелок, он бросил в воду пучок сухих трав и несколько сморщенных корешков: борясь с сердечной хворью, он по утрам готовил себе целебный напиток.

Дважды он останавливался у окна и смотрел на реку. Потемневшая, осенняя Висла несла к морю холодные, тяжелые воды. Перед глазами архиепископа пробегали паруса рыбацких лодок; покачиваясь в коричневой пене, медленно проплыл вздувшийся труп лошади, плыли полузатонувшие корзины и всякий мусор.

Сквозь мутную стену дождя на дальнем берегу виднелись черные сучья деревьев, давно растерявшие листву.

Вода в котелке бурлила, распространяя приторный, сладковатый запах. Бодзента снял котелок, перелил отвар в серебряную чашу и поставил остывать к окну.

Кто-то громко постучал в дверь.

Архиепископ круто остановился и вытащил руку из-за пояса.

В комнату вошел францисканский монах Андреус Василе. Его левый глаз был по-прежнему залеплен черным пластырем.

Архиепископ удивился, он не ожидал увидеть монаха. Именно Андреус Василе был его доверенным лицом в Вильне.

— Почему ты здесь, сын мой? — наскоро благословив склонившего голову францисканца, спросил он с тревогой. Ноги старика как-то сразу ослабли, и он опустился на длинный дубовый сундук. — Что-нибудь случилось плохое?..

— Австрийский принц Вильгельм проник в покои королевы и провел там несколько дней, ваша эксцеленца, — поднимаясь с колен, мрачно сказал монах.

Архиепископ схватился за сердце.

— Значит, все пошло прахом, — запинаясь, произнес он, — все наши труды и надежды… Святая Мария, что скажет его святейшество!

— Сегодня ночью Вильгельм бежал, — продолжал монах. Его спустили в корзине из окна королевской спальни.

— Бежал?! — На лице архиепископа появились живые краски. — Но зачем? Ведь он сделался мужем польской королевы и господином королевского замка!

— Я хотел убить его, ваша эксцеленца, но не успел! — воскликнул монах, подняв кулаки. Его лицо сразу изменилось и стало жестоким и злым. — Вильгельм покинул замок, но опасен по-прежнему.

Архиепископ рывком засунул обе руки за широкий пояс, снизу выглянули худые, желтоватые пальцы с длинными ногтями. Да, было о чем подумать.

— Так… Где сейчас этот мальчишка? — уже спокойно спросил он.

— В Кракове, у Болька из Зуброва. Но рыцарь не выдаст принца.

Воцарилось молчание.

Архиепископ отхлебнул из серебряной чаши, поморщился, вытер рот белым кружевным платком. Передвинул тяжелое Евангелие в серебряном переплете, лежавшее на столе.

— Так, так… Расскажи, сын мой, как ты оказался в королевском дворце? — спросил он францисканца и, положив на стол локти, приготовился слушать.

В комнату, приседая и кланяясь, вошел слуга.

— Доблестный рыцарь Добеслав из Круженк хочет вас видеть, ваша эксцеленца, — негромко доложил он.

Бодзента нахмурился.

— Скажи каштеляну, пусть подождет, — не оборачиваясь, бросил он. — А ты рассказывай, сын мой.

Андреус Василе поведал архиепископу, как он, беспокоясь за святое дело, решил поехать в Краков, что с ним было в пути и как узнал в францисканском монастыре про любовь Ядвиги и Вильгельма, как попал в замок…

— Это похоже на чудо, — выслушав, сказал архиепископ. — Пречистая дева просветила тебя, сын мой!.. Королева не должна покинуть свои покои, — вдруг приказал он. — Ворота запереть, и пусть верные люди день и ночь охраняют замок.

— А если королева прикажет открыть? — спросил францисканец. — Ведь она королева!

— Сын мой, — строго ответил Бодзента, — не будем обсуждать права королевы. Ее драгоценная честь не должна понести урона. Но… но она не покинет замок до самой свадьбы. Так хочет бог! — Воспаленные веки архиепископа приоткрылись.

Монах увидел водянистые, в красных жилках глаза польского владыки и смиренно склонил голову.

«Трудно понять человеческую душу, — подумал, вздохнув, Бодзента и пригубил из серебряной чаши. — Девчонка, из-за глупой любви ты хочешь погубить святое дело! Нет, бог не дозволит. Ты сгоришь на жертвенном огне». Он еще подумал и погладил ладонью лоб.

— Сын мой, — решившись, сказал владыка, — на тебя указало провидение. Назначаю тебя духовником королевы. Так-так… с сегодняшнего дня ты приступишь к своим обязанностям. Королева должна понять, что мужем ее будет только литовский князь Ягайла, и Вильгельма пусть забудет. Сердце ее должно быть свободным. Это трудная задача, сын мой. Надо помнить, что Ядвига польская королева. Но если все свершится по-нашему, — архиепископ взглянул на распятие, — ты, Андреус, станешь литовским епископом, первым слугой католической церкви в стране язычников.

— Я недостоин такой милости! — воскликнул монах и упал на колени перед Бодзентой; нос его побелел от волнения.

— Так будет, если все свершится по-нашему, — повторил архиепископ, милостиво разрешая монаху поцеловать свой перстень. — А сейчас ты должен знать каждого рыцаря королевской охраны. Иди… Нет, постой. Я слышал, что у королевы есть женщина, очень ей преданная, — удали ее любыми средствами. И еще. — Он вынул из ящика кусок пергамента. — Вот список придворных дам, тех, кто может остаться при королеве. Они верные католички и сделают все, что ты прикажешь. Остальных не пускай во дворец. Так-так… я завтра уезжаю в Гнезно и приеду только на венчание королевы с князем Ягайлой. Ты понял?

Францисканец молча наклонил голову.

Мягко и неслышно ступая, Андреус Василе вышел из покоев польского владыки. Он опустил глаза, чтобы никто не заметил торжества, переполнявшего все его существо.

Нудный осенний дождь бился в окна. Холодные струйки текли по разноцветным стеклам, закованным в свинцовые переплеты.

Королева Ядвига сидела в глубоком раздумье. Ей вспоминались немногие дни, проведенные с любимым мужем здесь, в этой комнате. Нет, больше она не вынесет разлуки ни единого дня, ни единого часа! Сегодня же она убежит из холодного и пустого замка к Вильгельму. Они заявят на весь мир о своем супружестве, и, если злые придворные поляки опять станут ей говорить про язычника Ягайлу, она откажется быть польской королевой. С Вильгельмом они счастливо проживут всю жизнь в Австрии или у матери.