В его лице – такая скверна,

глаз отвести я не могу

и думаю: Кащей, наверно,

тайком любил Бабу-Ягу.

Могу всегда сказать я честно,

что безусловный патриот:

я всюду думаю про место,

откуда вышел мой народ.

Благоволение небес

нам если светит на пути,

то совращает нас не бес,

а чистый ангел во плоти.

От нежных песен дев кудлатых

во мне бурлит, как тонкий яд,

мечта пернатых и женатых —

лететь, куда глаза глядят.

Не те, кого не замечаем,

а те, с кем соли съели пуд

и в ком давно души не чаем,

нас неожиданно ебут.

Люблю вечернее томление,

сижу, застыв, как истукан,

а вялых мыслей шевеление

родит бутылку и стакан.

Всегда сулит улов и фарт

надежда – врунья и беглянка,

а дальше губит нас азарт

или случайная подлянка.

Что стал я ветхий старичок,

меня не гложет грусть,

хотя снаружи я сморчок,

внутри – солёный груздь.

Душа полна пренебрежения

к боязни сгинуть и пропасть,

напрасны все остережения,

когда уму диктует страсть.

Не ведает ни берега, ни дна

слияние судьбы и линий личных,

наружная живётся жизнь одна,

а внутренние – несколько различных.

Мы когда судьбе своей перечим,

то из пустоты издалека

дружески ложится нам на плечи

лёгкая незримая рука.

Чтобы избегнуть липких нитей

хлопот и тягот вероятных,

я сторонюсь любых событий,

душе и разуму невнятных.

Конечно, это горестно и грустно,

однако это факты говорят:

евреи правят миром так искусно,

что сами себе пакости творят.

Бог учёл в живой природе

даже духа дуновение:

если деньги на исходе,

то приходит вдохновение.

Земное бытиё моё густое —

не лишнее в цепи людской звено,

я сеял бесполезное, пустое,

никчёмное, но всё-таки зерно.

Сижу я с гостями и тихо зверею,

лицо – карнавал восхищения:

за что пожилому больному еврею

такое богатство общения?

Есть между сном и пробуждением

души и разума игра,

где ощущаешь с наслаждением,

что гаснуть вовсе не пора.

Век ушёл. В огне его и блуде

яркая особенность была:

всюду вышли маленькие люди

на большие мокрые дела.

Я друг зелёных насаждений

с тех лет, когда был полон сил

и много дивных услаждений

в тени их зарослей вкусил.

Уже давно стихов моих

течёт расплавленный металл,

не сможет мир забыть о них,

поскольку мир их не читал.

Не зря читал я книги, дух мой рос,

даёт сейчас мой разум безразмерный —

на самый заковыристый вопрос —

ответ молниеносный и неверный.

Я с незапамятной поры

душой усвоил весть благую,

что смерть не выход из игры,

а переход в игру другую.

Давно уже явилось невзначай

ко мне одно высокое наитие:

чем гуще мы завариваем чай,

тем лучшее выходит чаепитие.

Еврейский дух – слегка юродивый,

и зря еврей умом гордится,

повсюду слепо числя родиной

чужую землю, где родится.

Как долго гнил ты, бедный фрукт,

и внешне тухлый, и с изнанки,

ты не мерзавец, ты – продукт

российской чёрной лихоманки.

Выбрав одинокую свободу,

к людям я с общеньем не вяжусь,

ибо я примкну ещё к народу

и в земле с ним рядом належусь.

Совершенно обычных детей

мы с женой, слава Богу, родители;

пролагателей новых путей

пусть рожают и терпят любители.