Так Свет и поступил.

А когда стал взрослым, выбрал для себя занятия фехтованием, хоть это и стоило дороже, чем другие виды единоборств. Нравилось ему орудовать шпагой, нравилось наносить тренерам уколы, нравилось ощущать, как после боя рождается в душе умиротворенность и снова появляется желание колдовать. А главное, этот вид боевых искусств был широко распространен среди чародеев.

И он продолжал заниматься фехтованием даже после того, как обнаружил, что существует еще один, совершенно неожиданный метод гасить в себе неизмеримо разросшуюся агрессивность, метод, для применения которого не требуется ни партнер, ни тренер.

Утром в шестерницу Репне пришлось встать в обычное время: в связи с наплывом паломников дни отдыха на этой седмице были отменены.

Спать хотелось нещадно. А кроме того, лежала на душе полная безысходность — словно вечер вчера завершился грандиозной попойкой, во время которой потребляли исключительно дешевую водку. И, чтобы привести себя в порядок, пришлось вылить на макушку целое ведро холодной воды.

Сон опосля этого улетел, как деньги в кабаке. Но ощущение совершеннейшей безысходности улетать не желало — видно, такая монета в кабаке жизни спросом не пользовалась. С безысходностью надо было свыкаться, и, совершая привычные утренние дела, Репня стал раздумывать над тем, что он натворил. Конечно, с занятием этим он опоздал почти на полсуток — думать надо было вчера, но что сделано — то сделано. Значит, Мокошь иного ему не оставила.

В конце концов, тому, что он пронесся по вечернему городу, ничего не замечая вокруг себя, удивляться не приходится — все мысли его были там, в проклятом особняке Света Смороды, чтоб Велес взял и его самого, и эту сучку! Он вспомнил «гостеприимство» чародеевой узницы и содрогнулся.

Как она могла, как посмела обойтись с ним столь неподобающим образом! Ну не нравится вам мужчина, так скажите об этом. Зачем же сразу за колдовство хвататься? Эдак, сударыня, и до Ночи недалеко. Если бы каждый волшебник обрушивал на всякого не нравящегося ему человека колдовскую дубину, мир бы давно рухнул. Ваше счастье, сударыня, что вы находитесь в этаком подвешенном состоянии! Ваше счастье, что не отвечаете перед законом за свои действия — во всяком случае, обычным порядком! Будь вы практикующей словенской колдуньей, я тут же подал бы на вас жалобу, и быть бы вам на заседании Контрольной комиссии. А там бы мы еще посмотрели, довелось бы вам колдовать впредь!.. Впрочем, об этом же он думал и вчера. Мысли были практически те же самые, словно его разум ходил по замкнутому кругу.

Репня помотал головой и попытался вспомнить все дальнейшее.

Он сумел взять себя в руки лишь возле ворот своего дома. С недоумением оглянулся, словно не понимая, как здесь очутился. Сел на стоящую около дома скамеечку, перевел дух и только тут обратил внимание на то, что в его правом кулаке зажат какой-то предмет. Разжал персты — на ладони лежала маленькая голубая пуговичка. Удивленно посмотрел на нее, зачем-то понюхал.

Да ведь это же ее пуговица, этой сучки с замашками Ночной колдуньи! Как он умудрился завладеть этим голубым камушком? Не иначе, когда срывал с этой сучки кофточку… Ну и пусть поищет!

Он размахнулся, намереваясь забросить пуговицу подальше. И тут его осенило, как он может этой сучке отомстить.

Раздумывал он недолго. Конечно, если эта сучка — очень сильная колдунья, ничего не получится. Но ведь попытка — не пытка!..

И, воровато оглянувшись, он положил пуговицу в карман кафтана. Посидел немного, размышляя. Потом поднялся к себе и, взяв все имеющиеся наличные деньги, снова вышел наружу.

На улице уже темнело, и он поймал извозчика. Конечно, лучше всего стоило бы пойти пешком, но тогда вернешься назад чуть ли не под утро — ведь старая карга живет на Чудовской. Это возле порта, почти на краю города.

Об этой женщине ему под большим секретом рассказал по пьяной лавочке кто-то из друзей. Он даже не помнил точно, кто это был, — так они все тогда нарезались. Впрочем, и хорошо, что не помнил: много будешь знать — скоро состаришься! Главное, весь тот пьяный угар не помешал ему запомнить адрес. Видно, так распорядилась Мокошь, знала, что придет время, когда адрес сей понадобится ему до зарезу…

Он принял все меры, чтобы его путь нельзя было потом проследить. Перед извозчиком прикинулся разыскивающим нужный ему дом с помощью зрительной памяти. Назвал параллельную Чудовской улицу, потом, подавая команды, куда поворачивать, и усиленно делая вид, будто с трудом вспоминает свои давнишние пьяные плутания, проехал мимо нужного ему дома, снова выбрался на параллельную улицу. И лишь тут, дождавшись, когда сзади не окажется других извозчиков, вылез из трибуны и дальше пошел пешком.

Обогнул квартал, остановился перед нужным домом.

Конечно, он собирался сейчас воспользоваться Ночным колдовством. Но закон не запрещает пользоваться делами Ночи — закон запрещает их практиковать. Ведь он, Репня, лишь платит деньги за работу, а на чем основана эта работа, его совершенно не касается.

И с чистой совестью он позвонил в двери дома.

Старая карга оказалась совсем не старой и вовсе не каргой — лет пятидесяти на вид, в черном балахоне, черноглазая и чернобровая, с покрашенными в голубой цвет веками. Репню даже хотимчик взял, но в данном случае это было совершенно бессмысленно. Впрочем, хотимчик жил недолго — черные глаза пронзили Репню, едва он, перешагнув через порог, прикрыл за собой дверь. А через секунду он и думать забыл о хотимчике, потому что хозяйка спросила:

— Кто вам дал адрес?

Ее не интересовало, кого он ищет и что ему здесь надо, и Репня понял, что черные глаза пронзили его в прямом смысле. Она прекрасно поняла, кого он ищет и что ему надо. Да, колдунья с такой квалификацией вполне могла ему помочь.

— Я не помню, кто дал мне адрес.

Конечно, она поняла, что он не лжет. Ибо, по-прежнему зорко глядя ему в глаза, сказала:

— Жаль! Я бы нашла способ наказать болтуна.

Она проводила его в светлицу. Впрочем, это помещение скорее надо было бы назвать темницей: задрапированные черной тканью стены, пара горящих свечей на столе и полное отсутствие окон. Глазу не на чем было остановиться. Кроме пламени свечей.

Хозяйка усадила Репню в кресло, стоящее перед столом, и спросила, прожигая его взглядом:

— Так что вас привело ко мне?

Репня успокоился: все-таки мысли она читать не умела.

— Мне надо, чтобы вы…

И тут ему пришло в голову совершенно другое решение. Менее преступное. Но гораздо более мстительное. И которое осуществимо наверняка, потому что прямого вреда этой сучке не принесет.

— Мне бы хотелось, чтобы вы обратились к Огненному Змею. Сколько это будет стоить?

Она ответила. Такая сумма у него с собой имелась. Впрочем, если бы ее не оказалось, он был раздобыл деньги и вернулся сюда. Пусть бы даже в долги пришлось залезть.

— Согласен.

— Вы принесли с собой прядь волос с головы той, кого хотели бы присушить?

— Нет. Но у меня есть пуговица от ее кофточки. — Репня достал из кармана голубой камушек.

Ведьма осторожно взяла пуговицу, стремительными движениями побросала ее с ладони на ладонь. Словно тлеющий уголек…

— Годится! Но будет стоить немного дороже. На двадцать полтин.

— Согласен.

Ведьма достала из стола круглое ручное зеркальце, подала Репне:

— Смотрите сюда и представляйте себе лицо той, чье сердце вы хотите приворожить. Глаз не закрывайте.

Ведьма сжала в шуйце голубую пуговицу, бросила в пламя одной из свечек щепотку какого-то порошка. По светлице поплыл приторно-сладкий запах. Словно франкскими духами попрыскали…

— Она уже спит, — сказала ведьма. — Это хорошо. Иначе пришлось бы подождать.

Репня смотрел на свою физиономию в зеркале и усиленно пытался представить себе лицо Веры. Черты ее уплывали из его памяти, искажались, прыгали, расползались, аки снег под солнцем в цветне, но Репня ловил их за хвост, держал крепкой хваткой и загонял обратно — в память, в зеркало, в жизнь…