В то же лето «Black Flag» распался.

Я начал работать над этой книгой в 1986 году. Я хотел воспринять Америку и выбросить её на бумагу, как сделал Генри Миллер в книге «Аэрокондиционированный кошмар». Я работал над ней несколько лет и закончил её в начале девяностых. Рукопись пролежала несколько лет, пока я сомневался, выпускать её в свет или нет. В 1995 году я переписал её в последний раз, и на следующий год она вышла. Сюда я включил полное предисловие к ней.

Я получил это всё от вас. Ваши заголовки и ваши заготовки. Ваши письма ненависти и пожарные распродажи с красными ценниками. Ваше правосудие и ваши тюрьмы. Вашу коррупцию, что никогда не преминет харкнуть в лицо тому, кто знает, но не может сказать, кто не имеет голоса, возможностей, выбора. Тому, кто вынужден платить за вашу гордыню и алчность, за весь страх, который вы держите внутри. Вашу параноидальную клаустрофобию стереотипов. Вашу бессмысленную, не поддающуюся логике гомофобию. Всё это продолжалось так долго. Так вот он, ваш настоящий американский блюз. Я получил всё это от вас. Я оттолкнулся назад. Назад назад назад – спиной к стене. Я не параноик. Я слишком много понимаю – вплоть до того, что всё зашло слишком далеко, дошло до того, где больно, где шрамы, синяки, ожоги, где отнята жизнь, а её подменил собой ужас. Вот ваша безобразная образина. Вообразите её. Вот ваш ломоть темноты. Вот, вот, вот он. Вот ваш род людской. Ваша сирена на месте изнасилования заливает гинекологического мальчонку что встречает увечит калечит калечит калечит девчонку – а девчонка разрушает себя в обломках страха своей матери – мальчонка разрушает себя, осуществляя воображаемый мужской императив, который привил ему отец или отсутствие оного. Здесь вас могут изнасиловать и убить. Посадить на иглу и упечь в тюрьму. Пропитать и запугать. Изолировать и проклясть. Вы можете не получить того, чего заслуживаете, но получите то, от чего станет больно. От такой гарантии мозги всмяк. Чего пришли – поплакать? Чего пришли – подохнуть? У меня нет отдушины, в которую можно пустить слезу. Вы расколотили её на куски и швырнули мне в голову. Вы победили. Чего припёрлись – за ответами? Ваша улица – моя улица. Я слышу те же выстрелы и так же задерживаю выдох. Посоветовать могу только одно: пригнитесь и голосуйте не за вас, сволочи. Предупреждаю вас в последний раз; то, что стоит на месте, становится жертвой или того хуже. Это путь резидентов и дохлых президентов. Будущее – на паузе. Если вам что-то не понравится в этой книге, пишите гневные письма, но адрес ставьте свой, потому что я получил всё это от вас. Идите на улицу с протянутой рукой – но просите толерантности, не денег. Здесь не отдых и расслабление, здесь мутации и расчленение. Я иду к вам. Набрасываясь на вас с Анти-Жизнью.

– Г. Роллинз. Заклятый Анти-Человек.

Мужчина был когда-то мальчиком. Вот комната. Квадратная. Кровать, стол, стул. С потолка свисает одинокая лампочка. Мужчина сидит на стуле. В комнату входит голая женщина. Он сбрасывает одежду, и они на кровати занимаются неистовым сексом. Всё время акта она остаётся пассивной и безмолвной. Кончив, мужчина достаёт из-под кровати большой нож и бьёт её несколько раз в лицо, под рёбра, в живот. Запыхавшись, останавливается. Встаёт и снова одевается. Через несколько секунд в комнату входит его отец с бейсбольной битой. Протягивает биту мужчине. Несколько минут мужчина лупит ею отца. Отцовские мозги разлетаются по всей комнате. Мужчина оттаскивает отцовское тело в угол. В комнату входит мать мужчины. Она протягивает ему пистолет. Он стреляет ей в лицо, пока не заканчиваются патроны. Отволакивает тело в угол и снова усаживается на стул. Через десять минут всё начинается снова.

Саундтрек на весь остаток жизни. Лето. Жара и сырость, ночь и день. Этого не избежать. Ты спишь и потеешь, ебешься и потеешь, думаешь и потеешь. Вонь двух ваших тел заполняет комнату, а влажность удерживает её, и ты переживаешь её снова и снова, вдох за вдохом. Подыхаешь, но никуда не уходишь. Животы скользят и трутся друг о друга. Сперма и пот. Влажные жаркие сальные шеи пытаются сломать друг друга. Все звуки сосут и причмокивают. Зубы клацают. Поневоле думаю, какой будет звук, если человека рубить на куски. Втыкать нож в грудину. Звуки влажно чмокают, когда втыкаешь нож. Жара влияет на твои мозги. Ты живёшь в ёбаном обезьяннике. Жара сгибает всё. Жара лупит свинцовыми перчатками. Чудовище ты понимаешь.

Выстрелы как поэзия. Человек в «седане» подрезал таксиста. Таксист жмёт на клаксон, окно «седана» откручивается, высовывается пухлая ручка и вяло показывает таксисту средний палец. Таксист выскакивает из своего такси, по его лицу струился пот. Он пытается заставить водителя «седана» выйти из машины, чтобы поколотить его прямо здесь, на разделительной полосе. «Седану» ехать некуда. На перекрёстке случилась авария, и всё движение замерло.

Таксист стоял возле «седана» и смотрел на человека внутри. Тот глядел прямо перед собой сквозь ветровое стекло, пытаясь не обращать на него внимания. Рука таксиста сжимается в булыжник, и он начинает с равномерным грохотом колотить в окно «седана». Примерно после дюжины ударов стекло трескается и раскалывается. Костяшки пальцев таксиста обагряются кровью. У человека в «седане» такой вид, словно он только что съел большую тарелку собственного дерьма. Таксист окидывает взглядом небольшую толпу, собравшуюся понаблюдать за дракой. Снова смотрит на противника и медленно бредёт к своему такси, садится в него и ждёт, когда можно будет ехать дальше.

Животный акт. Я не могу разговаривать с тобой. Когда ты звонишь, у меня начинает сжиматься горло. Ты спрашиваешь, что с моим голосом, и я отвечаю, что немного устал, надеясь не выдать, что мне хочется шваркнуть трубкой и выдернуть шнур, чтобы телефон больше не звонил никогда. Я не хочу вдаваться в детали насчёт того, что мне хочется сдохнуть, не хочется объяснять, что почти каждую ночь я просыпаюсь в полной панике. Если я тебе это расскажу, мне это никак, чёрт возьми, не поможет. Если бы я тебе рассказал, ты попыталась бы что-нибудь сказать, чтобы мне полегчало, а я от этого только заорал бы тебе: заткнись на хуй, тупая сука, ты ни хера про меня не знаешь. Ты бы сказала что-нибудь о том, как хочешь прикоснуться ко мне, и от этого мне стало бы хуже. От одной мысли, что кто-то ко мне прикасается, мне хочется отрубить им руки, чтобы никогда больше не пытались дотянуться до меня. Я просыпаюсь в ужасе. Мне кажется, в одну из таких ночей я задохнусь. Я могу думать только о Смерти. Я боюсь её посреди ночи. Действительно боюсь. Я не хочу с тобой ебаться, потому что ты человек. От тебя смердит человечиной. Когда я трахаюсь, я знаю, что лишь иду по её заёбанным стопам. Я лишь прыгаю к ней в могилу. Я пытаюсь подобрать слова, чтобы обманом убедить тебя: со мной всё в порядке, чтобы ты перестала со мной разговаривать. На самом деле, я хочу лишь одного – орать, крушить всё вокруг и убивать.

Тротуар плюёт тебе в рожу. Сейчас мне пришло в голову, что я сильно изменился после того, как ты меня бросила. Меня унизили и опустошили. Я чувствую себя дураком. Наверное, следовало как-то предвидеть. С другими женщинами после тебя я бывал – пустая трата времени. Я раньше смеялся над теми, кто утверждал: когда им разбивали сердца, им трудно было найти того, с кем они могли быть. Я никогда не думал, что это может случиться со мной. Я презирал всех, кто рыдал или попусту сокрушался о неудавшихся отношениях. Теперь я не смеюсь, поскольку смеяться пришлось бы только над собой. Всё это подействовало на меня плохо и тягостно. Мне нравится быть одному больше, чем когда-либо раньше. Мне сразу не нравятся все, кто говорит, что меня любит. Я отвергаю симпатию людей со скоростью коленного рефлекса, и это тревожит. И если бы ты позвонила мне сейчас и сказала, что хочешь вернуться, я сказал бы тебе: иди на хуй. Не потому, что я тебя ненавижу, а потому, что не хочу никого близко к себе, даже тебя.