– Ужасная это жизнь! – шептал мальчик. – Только ожидать, как крестьяне поднимутся, пусть только найдется какой-то новый Пугачев или Разин. Погуляют они тогда!
– Э-э, не так дьявол страшен, как его малюют! – воскликнул, взмахнув рукой, сын полковника. – Мой отец направит своих солдат. Как дадут залп, тррррах! И по всем. Этим зверям только это и полагается!
Другие засмеялись, поддерживая коллегу. С этого дня Ульянов перестал разговаривать с мальчиками своего класса. Он полностью отдался учебе и чтению. Делал какие-то выписки, записывая их в толстую тетрадь и добавляя собственные примечания. Случайно тетрадь Володи заметил брат Александр. Ничего об этом не сказал, но начал давать ему книжки для чтения.
Володя учился хорошо и постоянно зачитывался римскими классиками. В четвертом классе он уже почти не пользовался словарем. Учителей не любил, так как и не было за что. Капеллан, глухой и шепелявящий, «валил» из книги, глаз от нее не отрывая. Требовал, чтобы ученики учили все на память, слово в слово так, как стояло в «господина профессора, доктора священной теологии, преосвященного протоирея7 Соколова» учебнике, через Святейший Синод одобренном и рекомендованном.
На всякие, порой казуистические вопросы учеников, отвечал он стереотипными словами:
– Что должны знать, об этом сказал и это найдете в превосходной книжке доктора священной теологии, преосвященного отца Дмитрия Соколова на странице семьдесят шестой…
Володя, который после утверждения брата о небытие Бога, опасался вступать с ним в разговор на религиозную тему, имел много сомнений. Хотел спросить об этом у капеллана, но когда тот отослал его к сто первой странице учебника Соколова, махнул рукой и уже никогда к нему не обращался. Когда его спрашивали урок, он «сыпал» от корочки до корочки наиподлиннейшими словами «господина профессора и доктора «Святой теологии», получал пятерку и садился понурый, отчаявшийся.
Учитель математики, Евграф Орнаментов, громадный кудлатый верзила в темных очках на красном носу, всегда пьяный, в минуту гнева забывал о месте, где он находился, и извергал отвратительные народные проклятья. Гневался он часто, так как, несмотря на то, что каждый год использовал одни и те же задания, ученики ничего из математики не знали и стояли у доски, как «олухи Царя Небесного», по определению вспыльчивого Орнаментова.
Единственной его опорой был маленький Ульянов. Когда приезжали школьные власти на инспектирование гимназии, оробевший и сконфуженный Орнаментов вызывал к доске Владимира, и тот решал сложнейшую задачу, продиктованную приехавшим министерским чиновником.
Профессором латинского и греческого языков был в течение последних двух лет великолепный мужчина с низким голосом, с легкостью переходящим в звучный тенор, с длинной черной бородой, красивым бледным лицом и голубыми глазами, смело светящимися за стеклами золотых очков. Звали его Арсений Кириллович Ильин.
Среди учеников старших классов кружились слухи, что великолепный Арсений Кириллович был ловеласом и охотником до любовных приключений, за которые и был переведен из Москвы в провинцию.
В самом деле, так оно и было. Даже Володя слышал об этом дома. Господин Ульянов со смехом рассказал Марии Александровне о романе профессора Ильина с женой инспектора гимназии.
Инспектор – болезненный, истрепанный жизнью и постоянной игрой в карты – недавно женился на молодой девушке, почти безграмотной швее, которая начала ему изменять назавтра после свадьбы, поначалу с учениками восьмого класса, пока на горизонте не появился величественный, интересный Арсений Кириллович.
Латинист отлично знал, что «молодые волки», как называл он своих воспитанников, были хорошо проинформированы о его романтических авантюрах, стало быть, входя в класс, напускал загадочную, слегка ироничную мину, а голубые глаза говорили без слов: «Все, что знаете обо мне, сберегите для себя!».
Ильин сразу стал кумиром Ульянова. Профессор знал римских и греческих классиков превосходно, был влюблен в древнюю историю, помнил название каждого сочинения античного мира, прекрасно декламировал Энеиду, а гекзаметры Гомера лились с его уст как чудесная музыка, ни с чем несравнимая. Между профессором и учеником по этой причине установились нити молчаливой расположенности.
Один раз Ильин встретил Владимира на улице и остановил его.
– Что же это, молодой волк, любишь старый мир? Собираешься посвятить себя филологии? – спросил он, доброжелательно глядя на мальчика.
– Не знаю еще, господин профессор, – ответил Ульянов.
– Время уже определить свои пристрастия и выбрать настоящую дорогу жизненную, – заметил латинист.
– Да. Сам тоже так думаю… но… но.
Мальчик внезапно замолк на слове.
– Но что? – спросил Ильин.
– Постоянно мне кажется… кажется, что настоящая жизнь является какой-то неправильной, искусственной… что что-то должно случиться и все внезапно оборвется… – шепнул Владимир.
– Гм, – буркнул профессор, с удивлением глядя в серьезные глаза ученика. – Гм! Такие у тебя мысли?
– Да!
– Ну, следовательно, нет другого выбора. Шпарь, парень, на филологию! – воскликнул Ильин. – Так как видишь, я с этими мыслями хожу по этой глупой земле уже с лишком тридцать лет, и так себе сказал: «Почему, Арсений Кириллович, остаешься в обществе разных свиней, негодяев, взяточников, идиотов, когда можешь с блаженством провести несколько часов в день с великими людьми, и это с какими! С Гомером, Вергилием, Овидием, Ксенофонтом, Демосфеном, Цицероном, Платоном!».
К сожалению, когда Володя перешел в шестой класс, Арсений Ильин был переведен в Москву, куда забрал с собой госпожу инспекторшу. Этого Ульянов не мог понять. Прекрасный античный мир в мраморе статуй, в граните могучих храмов – и внезапно в этот мир чудес, гениев, великих вождей и мыслителей вспорхнула глупая, влюбчивая, распутная жена инспектора, неинтеллигентная швея.
Встряхнул плечами и сразу примирился с утратой профессора. Почувствовал неправду, неискренность в его жизни и фальшь в словах. Преемник Ильина был тупым кретином, формалистом и неучем.
Профессор русской литературы, семинарист Благовидов, довел Ульянова до отчаяния. Мальчик прочитал почти всю русскую литературу и имел о ней собственное мнение. Знал классиков и гневался на них, что, по большей части, писали о дворянстве, царях и генералах. Любил Чернышевского, Некрасова, Толстого, Кольцова, так как говорили они о народе, смеялся над Аксаковым за его стремление к объединению России со славянами Запада. В Казани встречал сосланных поляков и видел пропасть, разделяющую их от россиян.
Профессор не отличался сильно от глухого капеллана. Заставлял учеников повторять неинтересные, тенденциозные страницы социального учебника, ничего от себя не добавляя. Впрочем, имел идеи… Устраивал воскресные литературные лекции. Восхвалял тех отечественных писателей, которые упрочивали любовь к господствующей династии, а других называли бунтовщиками и изменщиками. Был такой тупой и упертый и так хотел получить за свои лояльные убеждения очередной орден и чин, что Ульянов, намеревающийся начать с ним дебаты, сплюнул только и отказался от своего плана. Дал ему прозвище: «Быдло с орденом»; приросло оно к семинаристу на все время его педагогической карьеры.
В седьмом классе произошли важные события, определившие жизнь Владимира Ульянова.
Каникулы проводили они вместе с братом Александром, который уже был студентом, работающим над математикой и естественными науками. На прогулках Александр начал серьезно разговаривать с младшим братом, удивляясь его начитанности, глубокости мысли и ясной логике доказательств.
Рассказывал ему о революционной партии «Народная Воля» и признался, что к ней принадлежит.
– Хотим, – говорил Александр, – чтобы весь наш народ, а следовательно, прежде всего, наиболее многочисленная его часть, крестьянство, выступило с вопросом управления Россией. Должны заставить династию созвать Учредительное Собрание, через которое будет установлена форма управления страной. Тогда только исчезнет темнота и нищета народа, нашего угнетенного мученика.
