Но все усилия по выработке текста пропали втуне из-за сокрушительного провала: избиратель не принял вариант, одобренный в первом чтении благодаря голосам социалистов и коммунистов (309 против 249). В самом деле, постановление от 17 августа 1945 года, назначавшее выборы в Учредительную комиссию, в частности, гласило: «Конституция, принятая Ассамблеей, должна быть одобрена электоратом, состоящим из французских граждан, путем референдума, назначаемого не позже, чем через месяц после ее принятия Ассамблеей». Референдум проходил 5 мая 1946 года, и проект конституции был отвергнут 53% голосов против 47%. Очевидное доказательство дискразии, которая всегда существует между избранниками и избирателями. Ведь Учредительная комиссия была избрана за каких-то шесть месяцев до того, 21 октября 1945 года! Кроме того, это в очередной раз доказывает, что правящие группировки «обгоняют» свой электорат. В итальянской Учредительной комиссии думающая часть демохристианских законодателей работала (даже после окончательного прекращения сотрудничества с правительством в феврале-марте 1947 года) в полном согласии с левыми. Но и в Италии таким образом выработанный текст мог не выдержать испытания референдумом. Демохристианский электорат был, конечно же, более отсталым, чем руководители партии.
С интересующей нас точки зрения существенно новым в новой конституции, которую выработала вторая французская Учредительная комиссия, избранная 2 июня 1946 года (в тот же день, что и итальянская), одобренной на референдуме 13 октября, было то, что статьи 35 и 36 исчезли. Преамбула была сильно расширена, и в ней были изложены основополагающие принципы. Исчезла отсылка к конституциям Первой и Второй республик (упоминание о 1793 годе вряд ли могло прийтись по нраву католической части общества, широко представленной в Народно-республиканском движении); осталось лишь обращение к «Декларации прав человека и гражданина» 1789 года, где собственность находится на самом первом месте (ст. 2), а о праве на труд даже не заходит речи. В плане собственности больше не говорится об ограничении этого права, но, как отголосок национализации, предпринятой за несколько месяцев до этого в Англии лейбористским правительством[490], полагается, что «Всякое предприятие, эксплуатация которого имеет или приобретает характер национального достояния или фактической монополии, должно перейти в общественную собственность».
Третий пример — Федеративная Германия. В Grundgesetz (Основном законе) Федеративной Республики Германии аналогичное ограничение выражено в статье 14. Она находится среди основополагающих понятий (Grundgerechte), в первой части конституционного уложения. «Собственность и право наследования гарантированы. Содержание и ограничения таковых прав установлены законами».
Католическая общественная мысль тоже внесла свой вклад. Некоторые представители этого направления, с трудом преодолевавшего глубокие компромиссы католической церкви с фашизмом, тоже входили в число законодателей как в Италии, так и в Германии. Лидер итальянских демохристиан Альчиде Де Гаспери[491] — имевший за плечами продолжительную карьеру, которая началась в 1911 году, когда он представлял итальянское меньшинство в парламенте старинной двуглавой австро-венгерской монархии, — государственный деятель с огромным стажем, переживший, вращаясь в орбите Ватикана, долгий период фашизма, даже участвовавший в испанской войне на стороне «националистов», теперь признавал — искренне, без задних мыслей — «христианское величие усилий, предпринятых коммунистической Россией» ради «сокращения дистанции между классами общества»[492].
Экономист Фанфани[493], получивший образование в Католическом университете отца Джемелли[494] (эпицентре клерикального фашизма), теперь, войдя в Учредительную комиссию и представляя левое крыло своей партии, ратовал за «общественный контроль над экономической жизнью», который «облегчит развитие личности»[495]. Крупный итальянский законодатель, бывший среди создателей конституции, обнародованной 1 января 1948 года, Пьеро Каламандреи, точно определил жанр конституционных актов, рожденных после краха фашистских режимов. Он заметил — в первую очередь относительно итальянской конституции, — что это «полемические» тексты. Причина тому становится ясной по прочтении «основных принципов»: эти тексты ставят под вопрос существующий общественный порядок. Это — настоящая революция как в истории конституционной мысли, так и в ее практике. Особенно «подрывной» представляется третья статья итальянской конституции, предложенная Лелио Bacco. В ней говорится: «В задачу Республики входит устранить все препятствия экономического и социального порядка, которые, ограничивая на деле свободу и равенство граждан, мешают полному развитию человеческой личности и деятельному участию всех трудящихся в политической, экономической и общественной жизни страны»[496]. Лелио Bacco по праву назвал ее — через тридцать лет, когда уже четко определилась дистанция между этой нормой и конкретными событиями истории республики — «ключевой статьей всей конституции, основной, стержневой статьею». И добавил такой комментарий: «Эта статья утверждает, что никакой демократии не будет, пока остается экономическое и социальное неравенство. Значение этой статьи в юридическом плане колоссально»[497].
Ее новизна неоспорима. Новым является само понятие о том, что «устранить препятствия» входит «в задачу Республики»; такое выражение неслыханно, оно не встречается даже в «антифашистских» конституционных актах той же самой эпохи. Французская конституция 1946 года (принятая второй Учредительной комиссией) устанавливает во вводной декларации: «Республика гарантирует всем мужчинам и всем женщинам, проживающим на территории Французского Союза, индивидуальное и коллективное осуществление широкого ряда прав», которые Bacco определяет как «основанные на доверии», но ничего не говорит об этих «гарантиях». Конституция Федеративной Республики Германии (1949) в статье 3, параграф 2, использует почти тот же язык, что и статья 3, параграф 2 итальянской конституции, но делает упор на действительное равноправие мужчин и женщин: «Der Staat fòrdert die tatsàchliche Durchsetzung der Gleichberechtigung von Frauen und Manner, und wirkt auf die Beseitigung bestehender Nachteile hin» (Государство способствует действительному осуществлению равноправия мужчин и женщин и берется устранить ситуации, которые до сих пор ему препятствуют). Масштаб формулировки, принятой итальянскими законодателями, гораздо шире, они провозглашают основополагающее понятие, чреватое неисчислимыми последствиями: «препятствия» к «подлинному» и сущностному равенству и их обязательное «устранение». Мысль, которая подразумевалась и на тот момент преобладала, знаменовала собой прозрение, что в равенстве — сама суть демократии, если под ним понимать «не чисто формальное, но сущностное равенство всех людей», по меткому определению Норберто Боббио[498], который в том же контексте так сформулировал свою мысль: «эгалитаризм есть сущность демократии»[499].
И, разумеется, на выражении «устранить препятствия» сосредоточились нападки либеральной части итальянской Учредительной комиссии. Экономист Корбино предложил изменить фразу следующим образом: «В задачу государства входит предоставить все возможности для полного развития личности». И заметил настороженно: «Что же все-таки означает — устранить препятствия экономического и социального характера? Не значит ли это, случайно, что следует убрать с дороги все препятствия юридического, экономического и социального характера; отнять у государства его государственную природу!» (Акты Учредительной комиссии, с. 2424). Очевидно, что формулировка этой статьи родилась вследствие встречи и взаимовлияния католической общественной мысли («полное развитие человеческой личности») и левых сил («деятельное участие всех трудящихся в политической, экономической и общественной жизни страны»).
